Благословенный

«Я объяснюсь откровенно, потому что пишу к вам. Удостойте прочесть мое письмо благосклонно и без предубеждения. Вам нужно иметь влияние в Польше; вам нужно беспрепятственно проводить чрез нее свои войска всякий раз, как вам угодно будет заняться или турками, или Европою. Нам нужно освободиться от беспрестанных революций, к которым подает повод каждое междуцарствие, когда все соседи вмешиваются в наши дела, вооружая нас самих друг против друга. Сверх того, нам нужно внутреннее правление более правильное, чем прежде. Теперь удобная минута согласить все это. Дайте мне в наследники своего внука, великого князя Константина; пусть вечный союз соединит обе страны; заключим и торговый договор взаимно полезный. Сейм дал мне власть заключить перемирие, но не окончательный мир. Поэтому я умоляю вас согласиться на это перемирие как можно скорее — и я вам отвечаю за остальное, если вы мне дадите время и средства. Здесь теперь произошла такая перемена в образе мыслей, что предложения мои, вам сделанные, принимаются, быть может, с большим энтузиазмом, чем все совершенное на этом сейме. Но я не должен от вас скрыть, что если вы настойчиво потребуете всего того, что содержит ваша декларация, то не во власти моей будет совершить все то, чего я так желаю. Еще раз умоляю вас, не отвергайте моей просьбы, дайте нам поскорее перемирие, и смею повторить, что все, предложенное мною, будет принято и исполнено нациею, если только вы удостоите одобрить средства, мною предложенные».

Отправляя в Петербург королевское письмо, посол Булгаков добавил от себя: «Перемена мыслей в самых запальчивых головах велика. Все теперь кричат, что надлежит к России прибегнуть, все ругают короля Прусского, все почти упрекают Потоцких и других начальников фракции, что погубили они Польшу, а сии извиняются тем, что хотели сделать добро, но обстоятельства тому воспротивились, да и прусский король изменил».

И вот сегодня Совет при высочайшем две должен решить вопрос. Стоит ли соглашаться на это предложение: то есть, всё остаётся по-прежнему, но наследником польской короны становится мой брат Константин.

Большинство собравшихся были весьма увлечены таким предложением. Ситуация,когда два брата владели бы двумя столь крупными государствами Восточной Европы, казалась уникальной, будто возрождающей величие Восточной и Западной Римских империй.

— Увы, господа, — охладил наш пыл вице-канцлер Остерман. — У меня имеются сведения, что точно такое же предложение поляки направили королю Пруссии, приглашая занять трон его сына Людовика.

После этого настроения к примирению с поляками, конечно же, сразу упали.

Остерман, после опалы Безбородко самый авторитетный наш дипломат, далее объяснил, почему предложение польского короля неосновательно:

— Предложение наследства Польского престола Великому Князю Константину, когда императрица одною из главных причин войны объявила намерение свое восстановить прежний закон республики относительно избирательности королей, — есть предложение, с одной стороны, противное образу мыслей императрицы и видам ее относительно устройства своей фамилии; с другой — способное поссорить её со дворами Венским и Берлинским, с которыми такой вариант не согласовывался. Ну и, наконец, вести сейчас переговоры — это значит признавать законность польских органов власти, созданных согласно новой «конституции». Мы же не просто её не признаём: нас даже не поставили официально в известность об изменениях в польском законодательстве!