Благословенный

До коронации оставались уже считанные дни. Явился генерал-фельдмаршал Суворов; мы вместе распределили вокруг Москвы верные мне военные силы, так, чтобы пресечь любые волнения или мятеж, очень возможный после оглашения манифеста об освобождении крестьян. Я ожидал не столько даже враждебных действий со стороны дворянства (эти не смогли бы так быстро отреагировать), сколько спонтанных взрывов возмущения среди крестьян, ожидавших, конечно же, освобождения с землею. На этот счёт Суворов и его войска были очень подробно проинструктированы не допускать каких-либо жестокостей, действуя прежде всего убеждением.

Явился граф Орлов; спешно приехал Ушаков, крайне удивлённый отведённой ему ролью в коронационных торжествах. Вроде бы всё было готово, но я ждал коронации со смешанным чувством. Этот день многие из дворян воспримут, как открытое объявление войны, и я ничего не смогу с этим поделать.

Но внешне всё оставалось спокойным. Мы жили то в Кремле, то во дворце Безбородко, любезно предоставленном Александром Андреевичем, и каждый переезд из одного места в другое давал повод к торжественной процессии. Двор выезжал также в окрестности Москвы: в монастыри Троицкий и Воскресенский, именуемый также Новым Иерусалимом. Наталья Александровна очень хотела там побывать: монастырь сей расположен в прелестной местности, а еще более интересен оттого, что его церковь построена по образцу Иерусалимского храма и известна изразцовыми изображениями страстей Христовых. В последней поездке, состоявшейся перед коронацией, нас сопровождал митрополит Платон.

С интересом осмотрел я этот величественный монастырь. Я видел его ранее, в «прежней жизни», но тогда передо мною предстал новодел; ведь Новый Иерусалим был полностью разрушен во время войны. И как бы мне так сделать, чтобы этого дерьма вообще не было….

Сравнить, насколько «старый» монастырь был похож на новый, мне не удалось — я уже толком и не помнил, что видел в первый раз. А вот то, что строение связано с именем человека, инициировавшего настоящую религиозную катастрофу, я не вспомнить не мог.

— Вот храм патриарха Никона, своими неловкими действиями приведшего нашу церковь к гибельному расколу. И вам, владыка, предстоит сделать всё, чтобы залечить эту рану! — пафосно заявил я.

«Единоверие» — давняя задумка митрополита. Платон давно уже всячески склоняет иерархов лояльно отнестись к старообрядам.

— Ваше Величество, прежде всего я хотел бы истребить само название «старообрядцы, и никогда не называть более наших православных соотечественников „раскольниками“ или „старообрядцами“, ибо в Церкви ничего нового нет и нет „новообрядцев“. Теперь надобно называть всех „соединенцами“ или „единоверцами“, на что они, особливо на последнее, по предложению моему и согласными быть сказываются, а потому и церковь их именовать единоверческою».

И эта «единоверческая» церковь — вот, что будет продвигать владыка Платон в ближайшее время. «Единоверческая» — это значит, что в ней будут служить и раскольники по своим обрядам. Здесь я мог только поддержать его.

— Не могу не согласиться с вами, святой отец! Все эти мелкие различия в богослужебном чине — право же, какая это ерунда! Будто бы Господу действительно интересно, как в честь его кладут крестное знамение — двумя или тремя перстами.

— Вы получили текст Манифеста? Все приходы готовы его зачитать?

— До поры текст сей хранится в епархиях, — отвечал Платон. — Хотя он и запечатан в пакеты, есть вероятие, что кто-то по любопытству откроет их раньше времени. Вы выдадим пакеты приходским священникам за два дня до коронации.

— Благословите меня, святой отец, — немного смущённо попросил я.

— Нет сомнений, что дело сие угодно Богу! — горячо отвечал старец. — Мы сделаем всё возможное, чтобы в точности исполнить вашу волю!

— Будьте уверены, я сделаю всё, как обещал! — подтвердил я своё намерение относительно Патриаршества.

На том мы расстались. Садясь в карету, я ещё раз взглянул на творение патриарха Никона. Красиво! Ведь человек старался и, конечно, желал своей пастве добра… а получилось, как получилось. Что-то ещё выйдет у меня? Благие намерения иной раз уводят нас совсем не туда!

— Сашенька, ты действительно думаешь, что наши православные обряды не важны? — обеспокоенно спросила меня Наташа, когда мы попрощались с Платоном и сели в карету. — Меня вот иначе воспитывали: надо строго держаться своей веры, не уступая ни пяди, ибо ставка тут — бессмертная душа человеческая!

— Не знаю, милая, не знаю… Думаю, что никто точно не знает. Мы можем лишь догадываться, что для Господа важно, а что нет. Есть ведь лишь один достоверный источник — Евангелие, но там решительно ничего не указано на предмет, сколько перстов надо складывать, когда крестишься… и даже не содержится и слова о крестном знамении. В Евангелии сказано, что креститься надо водой, причащаться хлебом и вином, и молиться «Отче наш», а больше там нет ничего; всё остальное суть домыслы человеческие. А раз так, то и нам с тобою позволено немного «подомысливать», не так ли?