Благословенный Камень

Вот почему его так раздражали эти визиты, которые он обязан был совершать в монастырь Святой Амелии. Конечно, это мог бы делать кто-то из нижестоящих, и однажды он послал в монастырь вместо себя одного из заместителей, чтобы тот забрал готовые манускрипты. Это так задело мать Уинифред, что она заявила, что манускрипты еще не готовы, и даже намекнула, что они будут готовы только тогда, когда аббат сам приедет за ними. В этом странном создании каким-то удивительным образом сочетались покорность и неповиновение. В некоторых вопросах Эдман оставался тверд — например, это ее желание разрисовать запрестольный образ — и ей приходилось смиряться с его приказаниями. И слава Богу, потому что аббат не мог позволить ей тратить время на святую Амелию, когда она должна направить свое мастерство на удовлетворение возрастающего спроса на миниатюры.

И все же, несмотря на то, что он не любил посещать монастырь, он вынужден был признать, что подобные заведения небесполезны. В монастырь отправляли многих ненужных женщин, где они могли жить достойно и в безопасности, не создавая помех мужчинам. Конечно же, попадались среди них и такие, которые предпочитали общество себе подобных, — не желающие повиноваться мужчинам или считающие себя равными или даже выше мужчин, или позволяющие себе думать, будто они могут принимать решения самостоятельно. И в таких случаях монастыри оказывались полезными как для мужчин, так и для женщин. Еще настоятелю очень хотелось бы, чтобы эти представительницы рода человеческого не были так одержимы чистоплотностью. Запах рабочего пота еще никого не оскорблял, от Уинифред же и от ее сестер, так же, как и от всех знатных дам, вечно несет сладкой лавандой и пижмой, которой они посыпают свои матрасы, чтобы отпугивать блох.

— Как прошел ваш визит в Кентерберри, отец-настоятель? — спросила мать Уинифред, которой это было совершенно неинтересно, в надежде, что он не будет распространяться слишком долго. Судя по битком набитому дорожному мешку, он привез сестрам дополнительную работу, а значит, ей придется готовить свежие пигменты.

Эдман так долго обдумывал ответ, что у него скосило глаза. Странное зрелище ему довелось наблюдать в Кентерберрийском соборе. Оно называлось «пьеса»: люди, одетые в костюмы, разыгрывали некое действо. Это была составная часть пасхальных торжеств, нововведение тамошних священников. Когда на сцену вышел монах, переодетый дьяволом, прихожане взбесились от страха и ярости, набросились на несчастного и чуть не убили его. Аргументом в пользу подобных игрищ было то, что они быстрее помогут народу ознакомиться с содержанием Библии, но у настоятеля имелись свои опасения на сей счет. Если люди будут только смотреть, не прекратят ли они тогда слушать проповеди? И не перестанут ли образованные люди читать Библию? Возможно, эти «пьесы» и не привьются. Сам он, конечно, не собирается вводить подобные игры у себя в аббатстве.

Не являются ли эти пьесы знаком того, что времена меняются, думал он про себя. Хотя двадцать два года назад церковь тоже решила, что времена изменятся настолько, что в буквальном смысле слова повлекут конец света.

И какое же разочарование принесло наступление нового тысячелетия! Вся эта болтовня, истерия, пиршества и оргии, все эти люди, толпами направляющиеся к аббату на исповедь, самоубийства и пророчества; все ждали второго пришествия Иисуса и конца света. А уж эти бесконечные споры! Отсчитывать ли начало тысячелетия со дня рождения Христа или со дня его смерти? Ожидать ли второго пришествия Христа или наступления царства сатаны? Является ли разрушение мусульманами Гроба Господня в Иерусалиме знамением? Но это произошло в 1009 году. Так, может, тысячелетие наступило только через девять лет? Аббат Эдман, который был тогда молодым пастором, принял участие в движение Мира Господня, пытаясь обуздать распоясавшихся лордов. Конечно, вся эта лихорадка по поводу Судного Дня принесла и свои добрые плоды. Некий богатый барон отдал все свои земли и состояние Портминстерскому аббатству и отправился встречать конец света в Ватикан, надевши власяницу и посыпав главу пеплом. А потом пришло утро первого января 1000 года — и ничего. Обычное холодное утро, со своими делами и заботами.

— Моя поездка прошла хорошо, хвала Господу, — сказал он наконец, надеясь, что эти бессмысленные разговоры не закончатся вновь ее просьбами расписать этот окаянный алтарь, потому что он уже порядком от этого подустал. Ведь сколько раз он говорил ей, что об этом не может быть и речи, — бесполезно. Разве она не знает, что идти против воли настоятеля — это все равно что идти против самого Бога?