Благословенный Камень

Никогда еще она не испытывала такого отчаяния. Этот день, начало которого было столь красочным и многообещающим, стал тусклым, как английская зима. Чтобы она переехала из своего единственного дома, который у нее когда-либо был! Чтобы ей пришлось объяснять своим дорогим сестрам, что им на старости лет придется привыкать к незнакомой среде, приспосабливаться к новому режиму и новым порядкам. Как же такое можно допустить? Неужели десятилетия каторжного труда не в счет?

Но хуже всего — да, хуже всего! — было то, что ей придется разлучиться со своей любимой святой.

Большую часть своей жизни Уинифред ежедневно возносила молитвы святой Амелии. Она еще ни разу не начала и не закончила день, не поговорив с Амелией. Уинифред никогда не уезжала от монастыря на большие расстояния, потому что ей хотелось находиться как можно ближе к своей любимой святой. Именно Амелия давала ей мудрость и силы. Амелия была не просто женщиной, умершей тысячу лет назад, она была матерью, которую Уинифред едва помнила, дочерью, которой у нее никогда не было, ее сестрами, которые лежали на церковном кладбище. А теперь, стоя в одиночестве в этих молчаливых каменных стенах при неверном свете свечи, Амелия должна была прощаться. У нее было такое чувство, будто она стоит на краю огромной страшной пропасти.

— Отец-настоятель, — удалось ей выдавить из себя, едва оправившись от потрясения, — я прожила здесь более сорока лет. У меня нет другого дома. В этих стенах святая Амелия подарила мне талант к живописи. Как я могу их покинуть? Если я расстанусь со святой Амелий, я потеряю свой дар.

— Глупости, — сказал аббат. — Ваш дар от Бога. Кроме того, вы сможете время от времени навещать святую Амелию в соборе.

Время от времени навещать святую Амелию в соборе. «Я погибну…»

Ее сердце раздирали противоречия. С младенческих лет ее учили повиноваться отцу, мужу, священнику, церкви. Но в ее жизни бывали моменты, когда она чувствовала, что понимает происходящее лучше других и может принимать более удачные решения. Взять хотя бы наступление тысячелетия: предшественник отца Эдмана приказал ей вместе с сестрами ехать на молитву в Портминстерское аббатство, якобы там им будет безопасней. Но Уинифред была твердо убеждена, что со святой Амелией они будут в большей безопасности, и ослушалась аббата. И так случилось, что в аббатстве в канун Нового года разыгралась массовая истерия, вспыхнуло восстание, и люди получили серьезные увечья, потому что настоятель не смог их успокоить. Его собственный страх перед приближающимся тысячелетием буквально воспламенил и без того объятых ужасом людей. И вот благодаря своевольному неповиновению Уинифред ее сестры и гостящие у них дамы не пострадали.

Но что она может сделать сейчас? Теперь все сложнее. Она подняла взор к стоявшей на алтаре раке, тускло светившейся в свете свечи. Наставления и забота о шестидесяти монахинях, гостьях, ученицах и ежедневных толпах паломников и вполовину не волновали ее, как ответственность за теперешнюю скромную семью из одиннадцати человек.

И Уинифред с горечью ощутила желание возродить монастырь. Дело вовсе не в том, чтобы закрыть устаревшее заведение, думала она, потому что нужны не такие уже большие деньги и не такой уж серьезный ремонт, чтобы Святая Амелия вновь смогла стать самообеспеченным монастырем. Просто жившие в нем женщины скоро станут бесполезными — ведь настоятель хочет, чтобы Уинифред начала обучать молодых сестер искусству рисования миниатюр. «Пусть изможденные руки Агнес и Эдит отдохнут, пусть они спокойно доживут оставшиеся им дни. Пусть за работу примутся молодые руки», — сказал он. Она попыталась спорить: «Сестры любят свою работу и лишить их ее — значит, отнять у них самый смысл существования». Но аббат и слушать не стал.

От этих слов Уинифред почувствовала себя древней развалиной, никому не нужным хламом, сломанной швейной иголкой. Значит, опыт и мастерство не в счет, молодость — это главное. И, подобно тому, как ворох сгнившей листвы сметают, чтобы освободить молодую зеленую поросль, так же сметут ее и ее престарелых сестер.

Впервые в жизни Уинифред была на грани отчаяния. За триста лет существования эта славная смиренная обитель пережила бури, потопы, пожары и даже набеги викингов. А теперь ее уничтожит какая-то щепка!

Внезапно испугавшись того, что позволила себе святотатственные мысли — ведь в новом монастыре находилась вовсе не «какая-то щепка»! — Уинифред сложила ладони и взмолилась: «О, благословенная Амелия, я никогда тебя ни о чем не просила!» Это была правда. Если люди приходили к святой с каким-то просьбами, за исцелением или желали получить ответ, то мать Уинифред, которая вот уже сорок лет была хранительницей святых мощей, лишь возносила ей благодарственные молитвы. Но сейчас старая монахиня обращалась к святой с просьбой — не материальной, ибо она не просила ни избавления от физической боли, ни обилия еды, — Уинифред молила подсказать ей, что ей теперь делать: «Скажи мне, как я должна поступить?»