Благословенный. Книга 4

Новогодние праздники выдались на славу. У дворца была установлена огромная карельская ель, украшенная гирляндами, фигурами и фруктами из папье-маше, фонариками и стеклярусом. В новогоднюю ночь её подсветили со всех сторон электрическими дуговыми лампами — это вызвало в городе настоящий фурор! Вокруг елки водили хороводы, но главным действующим лицом оказалась… железная дорога! Мы взяли экспериментальный паровоз, стоявший у Вольного экономического общества, смонтировали на брусчатке рельсы, и пустили его по кругу, катать публику. Народ был изумлён до неприличия; но зато теперь в Петербурге навряд ли кто-то будет бояться паровоза!

Но вот прошли и новогодние и рождественские праздники со всеми нововведёнными ёлками, ледяными горками, колядованием и блестящей мишурой. Настала весна, и супруга вновь заскучала, тут же обрушив на меня массу идей, как провести время. Самой вменяемой из них оказалась такая:

— Давай пригласим к нам театр! Помнишь, как раньше было?

В своё время, при бабушке Екатерине театральные постановки устраивали дважды в неделю в собственном императорском Эрмитажном театре. Зал этот отличался прекрасной акустикой, но спектакли проходили в очень узком кругу придворных. Меня всегда это сильно коробило: выступающая перед нами труппа иной раз была многочисленнее зрителей, и под занавес раздавались лишь жиденькие аплодисменты. Щадя самолюбие артистов, обычно я подговаривал Курносова, и мы устраивали жаркие овации в четыре руки, за что незаслуженно прослыли заядлыми театралами. Но год назад, сразу по вступлении на трон, я всё это сократил, и артисты разъехались кто куда. Впрочем, в Петербурге было ещё 2 императорских (Каменный, или Большой, и Малый) театров, и ещё два частных. Разумеется, в императорских имелись царские ложи, и решительно ничто не мешало нам посетить их в любое время.

Адъютант Волконский, получив соответствующее распоряжение, тотчас доехал до Каменного театра и привез ворох афиш, устно присовокупив, что «ради Его и Ея Императорских Величеств дирекция с восторгом поставит любую иную пьесу в самое короткое время». Практически интерактивный театр, так сказать! Вообще в Императорском театре было три труппы: русские, французы и итальянцы попеременно играли на сцене Большого. Наши выступали обыкновенно по воскресеньям и в праздничные дни, когда торговый народ, в Петербурге весь почти — русский, ничего не делает; и он-то поддерживает национальные представления. Но, увы, репертуар русской труппы был ещё узок: имелось несколько драм Княжнина, пьесы Сумарокова, представлявшие перепевки западноевропейских пьес, кое-что Тредиаковского и много скверных пересказов иностранных сюжетов; впрочем, наших купцов, кажется, всё устраивало. Высшее общество, чиновники и образованные иностранцы ходили на французскую труппу. Итальянцы были мало востребованы, и представления оперы были весьма редки; нередко они выступали в почти пустой

зале.

К местному театру я относился прохладно, балет и оперу так просто не любил. Екатерина не выносила драму, предпочитая комедии и фарсы. Я же, напротив, предпочёл бы драмы: Мольер, конечно, хорош, но вот другие комедийные сочинители и скучноваты, и пошловаты. Увы, но Шекспира не было, разве что непригодные русские пересказы.

Наташа попросила оперу; мы выбрали «Прекрасную Арсену», оперу Гретри.*

Музыка показалась мне восхитительной, что, впрочем, не должно вызвать удивления: ведь классическая музыка находилась в самом своём расцвете. Опера была уже не нова, но всех еще восхищала. Оркестр, богатые костюмы, декорации, превращения и трансформации декораций, — все было на очень высоком уровне и даже в 21 веке могло бы найти своего зрителя. Местная же публика была в полнейшем восторге и не скупилась на овации.

— Смотри-ка: это та самая мадам Шевалье! — произнесла вдруг Наташа, и последние слова её заглушил нарастающий шум: весь зал — все две тысячи человек, вскочив со своих мест, устроили бешеное рукоплескание, выкриками и даже свистом выражая свой восторг. Впрочем, было чему радоваться: на сцену вступила очаровательная, свежая красавица, уже широко известная как дивная певица и актриса. Ласково окинув взглядом зал, она, склонив голову слегка на бок, казалось, подарила улыбку каждому и в партере, и в ложах, и стояла так, пока шум постепенно не стих. Когда же она запела: et je règnerai dans les cieux**, зал почти не дышал; казалось, она всех своих зрителей вслед за собою увлекала туда, на небеса. Ничего не могло быть милее этого зрелища, ничей голос не был столь пленителен… После оперы был то ли балет то ли дивертисмент, с пастухами и пастушками, гирляндами и амурами. Были две молодые танцовщицы, которые в то время друг у друга оспаривали пальму первенства, но ни одна из них не могла сравниться с Шевалье!

И, хоть это было и не в моих правилах, в антракте я, отлучившись из ложи, подозвал Волконского:

— Пётр Михайлович, отвезите актрисе цветы и передайте моё восхищение её талантом!

— Пренепременно! Цветы мне взять в…

— Да. Можете воспользоваться оранжереями Зимнего Дворца!