Читаем Благоуханность. Воспоминания парфюмера полностью

Шопенгауэр называет обоняние основным чувством памяти, воспоминаний, так как ничто не вызывает в нас так внезапно и отчетливо впечатлений давно прошедших событий, как запахи, связанные с ними.

Но час прошел. Прогулка закончена. Звонок — и парадные двери распахиваются перед нами. Мы входим, и мне уютно радостен контраст между морозом и мягким теплом домашнего духа. Нас раздевают, раскутывают, стаскивают с нас валенки, и свет, падающий из больших окон, кажется мне тусклым и как бы ватным после солнечных лучей на белом снегу.

День проходит в игре и мечтах, в удивлениях и восторгах по поводу всего нового, что так часто встречается в раннем детстве. Приходит вечер, а с ним и час укладывания в постельку. И опять с необыкновенной ясностью встают благоуханные воспоминания. Последние игры в жарко натопленной детской особенно шаловливы и оживленны; словно мы торопимся израсходовать, не оставить про запас последние оставшиеся силенки, словно хочется еще как-то проявить себя, сделать, выкинуть какое-то особенное коленце.

Няня ловит нас, умывает и переводит в только что усиленно проветренную спальню. И снова контраст тепла и холода и их запахов поражает меня. Дыхание слегка замирает, словно прислушивается и вдруг начинает наслаждаться переходом от жары к свежести, от запаха горящих дров к аромату зимнего вечернего воздуха. Я смутно чувствую какую-то тайну оттенков, дополнений, отталкиваний и дышу полной грудью, захлебываясь от восторга. И изо дня в день не ослабевает эта все повторяющаяся радость; то же удивление, удовольствие и счастье ожидали меня по вечерам до первого весеннего тепла.

Порой казалось, что комната наполнена благоуханно-поперечными волнами, пластами, течениями и что в них можно погрузиться, стоит только вырасти большим, достать головой потолка или стать совсем маленьким и лечь на коврик — "волка" на красной подкладке…

Мы молимся в рубашонках на расстеленных кроватках, глядя на огонь лампадки. Чуть ощутим запах деревянного масла, чуть слышно потрескивание огонька. И вот последняя игра — радостное ныряние под ватное одеяльце.

Свежесть белоснежных, вкусно пахнущих простынок охватывает нас. Выстиранные хорошим мылом, без химических порошков и составов, просушенные, проветренные, пропитанные воздухом и светом, они снова напоминают нам о снеге, морозе и странным образом соединяют все эти впечатления в радостное сознание тепла и уюта.

Мы засыпаем, погружаемся в мягкую дрему. Тютчев запечатлел этот миг засыпания и перехода в иную действительность изумительными по тонкости стихами.

Тени сизые смесились,Цвет поблекнул, звук уснул,Жизнь, движенье разрешилисьВ сумрак зыбкий, в дальний гул.

Конец недели. Ванна

Да здравствует мыло душистое,

И полотенце пушистое,

И зубной порошок,

И густой гребешок.

К. Чуковский.

Воспоминание о субботе — последнем дне недели — связано для нас с воспоминаниями об обязательной и неизбежной ванне.

Впрочем, мы, не любившие мыться по кусочкам, с радостью думали о предстоящем купанье, о горячей воде, о брызгах и веселье.

В Ялте, где наша семья нередко проводила лето, наша ванная комната была небольшая и частью облицованная сосной, отчего дух в ней был приятный и немного смолистый. Во время теплых ванн впечатление душистости еще увеличивалось оттого, что печку, согревавшую воду, топили также сосновыми дровами, легко воспламеняющимися и дающими большой жар. К тому же в воду добавляли сосновый экстракт, придававший ей мягкость, душистость и приятный цвет.

Озонирующую благоуханность этого экстракта можно сравнить только с запахом хорошей лаванды, более знакомой в Западной Европе.

Мы очень любили следить, как экстракт погружался в воду, растворялся в ней и из нее вдруг поднималась живительная струя аромата, и вся вода меняла цвет, принимая флюоресцирующий оттенок.

Но и до этого любил я забежать в ванную комнату, послушать музыку капель только что встроенного душа и всей моей грудью надышаться влажными испарениями воды. Раздевались мы в соседней комнате, затем перебегали в ванную и погружались в теплую воду.

Прошли годы, я познал многие радости жизни, неведомые мне в детстве, но и теперь считаю этот миг погружения в теплую и мягкую воду одним из наибольших моих удовольствий. И такое чувство спокойствия, довольства наполняет меня, такой отдых чувствую я во всем теле, такую ясность в мыслях и мир в сердце, что хочется как можно дольше продлить этот миг отдохновения от всех волнений жизни.

Тогда же, в детстве, очарование это длилось недолго: слишком много было в нас энергии, потребности двигаться, шалить — и мы развлекались и плавающими игрушками, и губками, и мочалками, и мыльной пеной. Час ванны пролетал, как минута, и мы не хотели выходить из воды, желая продлить удовольствие.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Айвазовский
Айвазовский

Иван Константинович Айвазовский — всемирно известный маринист, представитель «золотого века» отечественной культуры, один из немногих художников России, снискавший громкую мировую славу. Автор около шести тысяч произведений, участник более ста двадцати выставок, кавалер многих российских и иностранных орденов, он находил время и для обширной общественной, просветительской, благотворительной деятельности. Путешествия по странам Западной Европы, поездки в Турцию и на Кавказ стали важными вехами его творческого пути, но все же вдохновение он черпал прежде всего в родной Феодосии. Творческие замыслы, вдохновение, душевный отдых и стремление к новым свершениям даровало ему Черное море, которому он посвятил свой талант. Две стихии — морская и живописная — воспринимались им нераздельно, как неизменный исток творчества, сопутствовали его жизненному пути, его разочарованиям и успехам, бурям и штилям, сопровождая стремление истинного художника — служить Искусству и Отечеству.

Екатерина Александровна Скоробогачева , Екатерина Скоробогачева , Лев Арнольдович Вагнер , Надежда Семеновна Григорович , Юлия Игоревна Андреева

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / Документальное
100 рассказов о стыковке
100 рассказов о стыковке

Р' ваших руках, уважаемый читатель, — вторая часть книги В«100 рассказов о стыковке и о РґСЂСѓРіРёС… приключениях в космосе и на Земле». Первая часть этой книги, охватившая период РѕС' зарождения отечественной космонавтики до 1974 года, увидела свет в 2003 году. Автор выполнил СЃРІРѕРµ обещание и довел повествование почти до наших дней, осветив во второй части, которую ему не удалось увидеть изданной, два крупных периода в развитии нашей космонавтики: с 1975 по 1992 год и с 1992 года до начала XXI века. Как непосредственный участник всех наиболее важных событий в области космонавтики, он делится СЃРІРѕРёРјРё впечатлениями и размышлениями о развитии науки и техники в нашей стране, освоении космоса, о людях, делавших историю, о непростых жизненных перипетиях, выпавших на долю автора и его коллег. Владимир Сергеевич Сыромятников (1933—2006) — член–корреспондент Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ академии наук, профессор, доктор технических наук, заслуженный деятель науки Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ Федерации, лауреат Ленинской премии, академик Академии космонавтики, академик Международной академии астронавтики, действительный член Американского института астронавтики и аэронавтики. Р

Владимир Сергеевич Сыромятников

Биографии и Мемуары
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное