Благовест с Амура

Генерал-губернатор приходил в ярость, когда кто-то отступал от его конкретных указаний. Он долго терпел самовольство атамана Забайкальского войска — Запольского, который настолько попал под влияние декабриста Завалишина, что тот начал распоряжаться делами области и давать указания самому атаману, который их исполнял более охотно, чем приказы генерал-губернатора. В своем недовольстве Запольским Муравьев не вникал в суть действий атамана, не разбирался, хороши ли указания Завалишина (который, при всем своем высокомерном самомнении, обладал большими знаниями по хозяйству края и умело их использовал), — он видел, что игнорируются приказы генерал-губернатора, и этого было достаточно. Не нравилась ему и все более активная самостоятельность Невельского, который, правда, регулярно докладывал, почему отступал от конкретных указаний начальства. Но, если генерал без обиняков поставил перед Запольским вопрос об уходе — сначала на лечение, а затем в бессрочный отпуск, то для контр-адмирала готовил почетную, но малодейственную должность начальника штаба при главнокомандующем всеми вооруженными силами Восточной Сибири, то бишь при себе.

Завойко после его прибытия на Амур Муравьев собирался поставить во главе морских сил, Корсакова — начальником сухопутных, а Невельского мягко отстранить от руководства краем. Времена изменились, и он, как полагал генерал-губернатор, должен отойти и не мешать. Тем более еще с этим шпионом напортачил…

2

Завойко на «Авроре», в сопровождении корвета «Оливуца» под командованием капитан-лейтенанта Николая Назимова, прибыл в Де-Кастри 1 мая. До него туда пришли все отправленные из Авачи транспортные суда — «Двина», «Иртыш», «Байкал» и бот № 1. Назимов встретил в Охотском море американского китобоя, и тот сообщил русским, что из Гонолулу вышел большой отряд военных кораблей Англии и Франции.

— Ну, эти сведения уже устарели, — поморщился Василий Степанович, когда капитан-лейтенант доложил ему о встрече. — А китобою этому никто не мог сказать, что мы ушли в Де-Кастри?

— Я, разумеется, не говорил, — смутился Николай Николаевич, — а не сказал ли кто-нибудь другой, гарантировать не могу.

— То-то и оно. Встретится китобой с тем самым отрядом и заложит нас за рупь в ломбарде. Поэтому боцман Новограбленов на своем боте пусть идет на север — наблюдать за ледовой обстановкой в проливе, чтобы мы могли при первой же возможности уйти к Амуру. А всех пассажиров отправим через Кизи в Мариинский пост. Всех и как можно скорей. А то придут англо-французы, захлопнут нас в заливе, как в мышеловке, и потопят вместе с пассажирами.

Высаженным на берег петропавловцам (с чьей-то легкой руки их все называли «камчадалами») предстояло пройти по раскисшей весенней тропе около десяти верст, неся на себе, что было возможно, а через озеро их должны были переправить солдаты и казаки Мариинского поста и зимовавший на Мариинском рейде пароходик «Надежда», которым командовал брат Екатерины Ивановны Невельской мичман Ельчанинов. Пароходик сам вмещал немного, но он мог тянуть на буксире несколько лодок.

Берег возле Александровского поста был заполнен людьми и завален вещами. Царила обычная в таких случаях суматоха, ругались мужчины, сновали женщины, плакали дети. Никак не могли договориться, кто пойдет первой партией, пока руководство не взял на себя Аполлон Давыдович Лохвицкий, правитель губернской канцелярии, человек, «камчадалам» хорошо известный, а потому его указания были для них весомы.

В течение полутора часов Лохвицкий определил очередность движения. Начальник поста есаул Имберг лежал больной, но распоряжения отдавал. Он направил в Кизи налегке двух солдат — предупредить Мариинский пост о передвижении гражданских лиц и подготовиться к их переправе через озеро. Еще трех человек — двух матросов и толмача — Имберг назначил проводниками, и вторая эвакуация многострадальных «камчадалов» началась.

Она была по времени короткая, а по мытарствам, пожалуй, превосходила первую. Сухих участков на тропе не было: люди брели где по колена, а где и по пояс в каше из грязи, снега и воды; места, где эта жутко холодная и мерзкая смесь доходила лишь до щиколотки, считались счастливыми. Однако никто не жаловался: все понимали, что перед лицом возможной гибели их невзгоды не значат ничего.

К тому времени, как началась высадка петропавловцев на берег залива, художник Любавин уже день сидел под замком. Поскольку арестантской на посту не было, его заперли в продуктовой кладовой, в которой было довольно-таки холодно.

Посадил его туда прибывший из Мариинского поста лейтенант Мацкевич с двумя матросами. Он предъявил Имбергу предписание контр-адмирала Невельского, в котором было сказано: «…задержать художника Любавина и передать лейтенанту Мацкевичу для препровождения под охраной в Николаевский пост». Есаул изумился несказанно, однако приказ есть приказ, им не изумляются, а руководствуются, посему он встал, преодолевая цинготную боль в ногах, проковылял с помощью костыля к закрытой двери в соседнюю комнату и поманил Мацкевича:

— Тут он.