Благовест с Амура

— И что же было потом? — спросила Екатерина Николаевна, подливая отцу Гавриилу свежего чаю.

— О-о, потом было печально, — грустно сказал священник. — Утром неприятель собрался предъявить контр-адмиралу ультиматум о сдаче, но не обнаружил его. Тогда он высадил десант и разграбил пост, забрав все, что успел выгрузить Завойко. А что не смог забрать — сжег.

— А что же наши — казаки, солдаты, которые были в посту? — напряженным голосом спросил генерал.

Екатерина Николаевна уловила зарождающуюся грозу, положила свою руку на его, сжавшуюся в кулак, и сделал незаметный знак отцу Гавриилу, чтобы он остановился, но тот, увлеченный собственным повествованием, ничего не замечал.

— Наши? Их было всего шесть человек да командир, есаул Имберг, они убежали в Мариинский пост, где была казачья сотня и несколько десятков артиллеристов с пушками.

— И что? Они выступили в Де-Кастри? — еле сдерживаясь, процедил сквозь зубы генерал.

— Да нет, никто не выступил, — простодушно сообщил рассказчик. — Неприятель в тот же день ушел, оставив пепелище и двух расстрелянных русских. Один казак из Усть-Стрелки, Герасим Устюжанин, а в другом казак Григорий Шлык признал отца своего Степана.

— Степана?! — Генерал вздрогнул и как-то сразу обмяк: сдавило сердце.

Он удивился: как, оказывается, прирос душой к этому рыжебородому мастеровому, который взял да и ушел следом за ним, генерал-губернатором, в Сибирь и вот надо же — нашел тут свою смерть. Да не простую — от болезни, голода или еще от чего-нибудь самого обычного, — а расстрельную, смерть несдавшегося воина!

Эта минутная слабость сбила его с раздраженного настроя, но, пережив ее, он снова стал наливаться гневом.

— А флаг российский на посту они тоже спустили?!

— С флагом — история. Имберг говорит, что не спускал, но флаг Андреевский оказался в руках у расстрелянных. А неприятель, видать, хотел свой поднять, но от их флага на фалах остались лишь два обрывка. Словно сорвали его. — Брови батюшки метнулись вверх в сиюминутном прозрении: — Так, может, его и сорвали те два русских человека, за что их и расстреляли…

Эти слова, видимо, взорвали еле сдерживаемую плотину, и гнев генерала вырвался на свободу.

— Ах, он сукин сын, этот Имберг! — зарычал Муравьев. — Ну, встретимся, я ему покажу, как с поля боя бегать, флаг российский позорить!

Он вскочил и заметался по «кабинету». Священник притих и сжался, поняв наконец, какую грозу вызвал его бесхитростный рассказ. Екатерина Николаевна с возрастающей тревогой следила за мужем. А тот распалялся все больше, багровея и бормоча ругательства.

— Вы идите, батюшка, подышите свежим воздухом, — вполголоса сказала Екатерина Николаевна. Отец Гавриил обрадованно бочком-бочком выскользнул за дверь. Муравьев его ухода даже не заметил: его трясло потоками ничем не сдерживаемой ярости.

— А Невельской! Куда он смотрел?! Почему не обеспечил защиту поста?! Шпионов под боком не видит! И я еще выбирал, кому доверить этот край — ему или Завойко. Только Завойко! Вот истинный герой!

Екатерина Николаевна встала из-за стола и перехватила мужа посреди комнаты. Остановила, обняла:

— Успокойся, родной, и крепко подумай, прежде чем принять окончательное решение. Разберись на месте, чтобы не сделать того, о чем будешь жалеть.

Он высвободился, упрямо вскинул голову, так, что растрепались волосы.

— Я не могу оставить безнаказанным поругание русского флага. Степан, гражданский человек, жизнь за него отдал, а солдаты бежали!

— Там и казак был военный человек, — осторожно напомнила Екатерина Николаевна. Как его… Устюжанин?

— И Устюжанин — герой! А этот… Имберг… — генерал сжал кулаки.

4

Плашкоут Муравьева стоял у причала Мариинского поста. Остальные суда большей частью приткнулись к берегу, несколько барж бросили якоря на рейде.

Был тихий теплый июньский вечер, расцвеченный изумительным по красоте закатом. Солнце уже село за дальние острова, сплошь заросшие кустарниками и мелколесьем. В спокойной воде отражались розовато-снежные сопки облаков — словно напоминание об ушедшей на север зиме. В природе царило блаженное умиротворение. Но лучи, изливаемые светилом из-за таежной неровной линии горизонта, окрашивали половину неба в быстро насыщающиеся от розового до ярко-красного оттенки и вызывали в душе ощущение тревоги.

По крайней мере, так казалось Екатерине Николаевне.

— Завтра будет сильный ветер, — сказал Вагранов, чутко уловив ее состояние.

Любоваться природой их отправил на палубу Николай Николаевич, сам оставшись наедине с Невельским, только что прибывшим на пароходике «Надежда», который притулился сейчас у второго причала. И теперь Екатерина Николаевна и Вагранов не столько смотрели на потрясающие краски заката, сколько оглядывались на генеральскую «резиденцию», из-за закрытой двери которой смутно доносились спорящие голоса.

Три часа назад все было иначе.