Благовест с Амура

— О да, я бы так и поступила, но… — Она всплеснула руками, вложив в этот жест все свое разочарование. — Да, жаль, очень жаль! Знаете, генерал, увидеть вашу побитую физиономию — это было бы даже не удовольствие, а самое настоящее наслаждение.

— Боюсь, ваши записные Цицероны, да и вы сами испытали бы разочарование, — сухо сказал Муравьев. — У меня есть чем ответить на ваши хуки и апперкоты.

— Возможно. Однако здесь, в сквере, пять минут назад, мне ничто не помешало бы поквитаться с вами, — уже откровенно зло сказала «мадам Остин».

— Это за что же? — искренне удивился Николай Николаевич. — В Бомборах я вас ничем не обидел, скорее вы нам приносили вред. А то, что случилось на Шилке… Вагранов просто спас вас с супругом от гибели, его благодарить надо. Ну, а отправили обратно — не обессудьте: кто же будет терпеть шпионов у себя под боком. Английские власти на моем месте церемониться бы не стали: шлепнули за милую душу! Что, скажете: нет? Да, ладно, можете не отвечать, я и сам знаю: шлепнули бы. Так зачем я вам понадобился, my darling[25]?

Хелен открыла сумочку и извлекла из нее что-то свернутое в трубку. Прежде чем развернуть, глянула в лицо генерала, освещенное газовыми фонарями, стоящими вдоль центральной дорожки сквера; она словно тянула время, пытаясь вызвать его заинтересованность. Но Муравьев ждал с невозмутимым видом. Хелен медленно развернула свиток и повернула его так, чтобы свет от фонарей падал на него.

— Вам знакомо это лицо?

Муравьева качнуло, будто он получил внезапно тот самый апперкот: слегка повернув голову, на него смотрела Катрин с портрета Гау, того, который он не смог выкупить и который достался князю Барятинскому.

— Откуда он у вас? — севшим до сипоты голосом спросил генерал.

— Значит, знакомо. — Хелен свернула плотную бумагу в трубку и убрала свиток в сумочку. — Надеюсь, вы понимаете, что означает наличие у нас этого портрета?

— Его выкрали у князя Барятинского…

— Скажем так: позаимствовали на память. Но я спрашиваю не о том, как он у нас появился, а для чего?

— Для чего? — повторил Николай Николаевич. Понял, что прозвучало глуповато, но он все еще не пришел в себя от появления в его жизни снова этого прекрасного и в то же время злополучного портрета, и в голове гуляли завихрения.

— Как я держала сейчас в руках портрет вашей жены, так мы держим в руках ее саму. Пока что фигурально, — добавила Хелен, с удовольствием отметив, как дернулся Муравьев, — однако в любой момент это может случиться фактически…

— Не смейте мне угрожать! — хриплым от ярости голосом перебил ее генерал.

— Это не угроза, а предупреждение, поскольку все зависит от вас, my darling.

Хелен просто купалась в волнах бессильной (как она считала) ярости могущественного генерал-губернатора, от взгляда и слова которого трепетала половина России. «Как же умен и дальновиден сэр Генри, — думала она, — что не позволил мне тривиально убрать этого пошлого чиновника. Не-ет, вот так вот подцепить на крючок, чтобы затрепыхался, холодным потом покрылся и на что угодно был готов — это и есть высший класс профессионала-разведчика. Пусть противник оценит твои возможности, твою власть над его слабостями, пусть прочувствует неизбежность своего падения — и он весь твой, со всеми потрохами. И сэр Генри даже повторил со вкусом: with all giblets[26]!»

— Вы, очевидно, хотите, чтобы я остановил продвижение России на Амур? — сдержав себя, хмуро спросил Муравьев. — Так я сразу скажу: машина запущена, и у российского императора нет видимых причин, чтобы ее остановить.

Он говорил внешне спокойно, а внутри все трепетало в тревоге за Катрин. От этих негодяев-джентльменов можно ожидать чего угодно: они ведь действуют, опираясь лишь на голый расчет. И, между прочим, убеждены, что так и должен вести себя нормально мыслящий человек. Об этом ему поведал в одну из встреч в Петербурге Лев Алексеевич Перовский, много общавшийся с британцами по окончании битвы при Ватерлоо, участником которой ему довелось быть, и в командировках в Англию после назначения его министром уделов и управляющим Кабинетом его величества.

— Мы хорошо знаем принципы работы вашей машины. От вас требуется только одно — не форсировать сплавы по Амуру. Все остальное выполнят ваши бюрократы. Вернее, не выполнят, если ваш император не будет их пинать.

— Я три года долбил, как дятел: нужны сплавы, нужны сплавы, нужны сплавы — и вдруг замолчу? У кого-то это, конечно, вызовет облегчение, но у императора — точно! — подозрение: мол, что-то тут не так. — Муравьев задумался. Хелен ждала. — Другое дело — если сплав запустить и он провалится — к примеру, из-за непроходимости Амура.

— Это самое лучшее, что можно придумать! — искренне воскликнула Хелен.

— Вы так думаете? — Муравьев тяжело посмотрел на нее. — Хорошо, примем этот вариант. И что, мне надо что-то подписать?

— Нет. Мы используем более надежный способ.