Благовест с Амура

За этими арками, в глубине панорамы, на возвышении, поставлен был щит, на котором бенгальским огнем горели буквы «Н.Н.» (вензель Муравьева)».

Когда генерал-губернатор осматривал все эти сооружения и украшения, военный оркестр несколько раз играл «Боже, царя храни…», огненными разноцветными фонтанами взрывались фейерверки, многочисленные зрители по сторонам улицы кричали «ура» и бросали в воздух шапки.

Ликование было непринужденным, рождалось душевным восторгом от первого и, наверное, последнего такого праздника в этом городке, все годы своего существования знавшего лишь изнурительную работу на заводе, на плотбищах, приисках — да военную службу, которая была не менее изнурительной.

Вагранов, сопровождавший Муравьева, выхватил взглядом среди работного люда, толпившегося на обочине, знакомое молодое лицо, поманил парня пальцем и, когда тот подошел, в удобный момент представил его генералу:

— Вот, Николай Николаевич, плотогон Ваньша Казаков, тот самый, который помогал задержать английских шпионов.

Муравьев, в первый момент недоуменно поднявший брови — кто это и зачем он мне нужен?! — услышав про английских шпионов, сразу подобрел лицом.

— Рад, очень рад, — похлопал он парня по плечу. — Ну, как, Ваньша, нравится тебе праздник?

Ваньша, сминая в больших руках сдернутый с головы картуз, сказал, мучительно запинаясь:

— Глянется… Тупоресь никадысь[48] такова не видал… Дён нонеча яровной…[49]

— А на сплав записался?

— А как же! И я, и тятя, и Архип Седых — все вместях уплавимся, токо на разных плотах…

— Молодцы! Вот вам рубль серебряный, погуляйте сегодня, а на плотах — ни-ни, чтоб ни капли! Ну, а за тех англичан прими мою отдельную благодарность, — и генерал подал парню еще один рубль. — Подружка у тебя есть?

— А как же! Марфуша Седых, дочка дядьки Архипа…

— Вот и купи ей какой-нибудь подарок.

— Благодарствуем! — поклонился Ваньша. Не в пояс поклонился — с достоинством, как подобает мастеру-плотогону.

Муравьев с любопытством посмотрел на него, хмыкнул и тоже наклонил голову, прощаясь.

Генерал шел по улице, в сопровождении огромной свиты, и то и дело помахивал правой рукой, приветствуя собравшихся на праздник. Настроение у него было приподнятое (Разгильдеев, глядя на него, тихо радовался, что все идет без сучка-задоринки). Вчера вечером из Нерчинско-заводского Богоявленского собора привезли в дар сплаву чудотворную икону Божией Матери «Слово плоть бысть» в серебряном окладе и специальном наборном и остекленном кивоте. Икона эта пережила все китайские осады Албазина и с той поры стала называться Албазинской. Все Забайкалье истово верило в ее чудотворность и, похоже, были для того исторические основания. Утром 8 мая благочинный протоиерей Симеон Боголюбский с прибывшим вместе с ним причтом отслужил возле иконы напутственный молебен и благословил ею генерал-губернатора на подвиг во славу России. И столь торжественна была эта служба, что не только у многих присутствовавших, но и у самого Муравьева от волнения выступили слезы на глазах. Генерал с непривычным для него чувством благоговения приложился губами к иконе и приказал передать ее в войска; собранные для сплава, они разбили лагерь на правом берегу Шилки напротив города. (Причалы левого берега были заняты баржами и павозками, нагруженными хлебом, мясом, вином и иным продовольствием, предназначенным для Камчатки и Амурской экспедиции. Там же стояли плашкоуты с пушками, порохом, свинцом и другим вооружением.)

Кстати сказать, и сам генерал-губернатор квартировал в военном лагере. В обычной палатке, опекаемый лишь молчаливым слугой Савелием и верным Ваграновым. По возвращении штабс-капитана из Петровского Завода, Николай Николаевич выслушал его доклад о доставке машины, смотреть ее не стал, а велел держать в резерве, на случай поломки той, что стояла на пароходе «Аргунь», Вагранова же оставил при себе.

Иван Васильевич был рад вернуться к службе офицера для особых поручений. Отдел контрразведки как-то незаметно распался; Волконского постоянно использовали для других целей, а самому Вагранову эта деятельность после гибели Элизы просто-напросто опротивела. Да и грызла его душу тоска по несбывшейся любви, и отражение этой тоски теперь всегда можно было увидеть в его глазах. Не знал Иван Васильевич, что генерал потому и взял его снова для особых поручений, что разглядел ту глубинную растерзанность и решил загружать его как можно больше, чтобы отвлечь от бесплодных сожалений о прошлом. Николай Николаевич сам тяжело переживал даже кратковременную разлуку с Екатериной Николаевной и, как ему казалось, хорошо понимал состояние своего наперсника, навечно разлученного с любимой.