Благоwest, или Обычная история о невероятном сумасшествии

- Вот так гипербола. Как говорится: хотите верьте, хотите - нет.

Оскалилась и зарычала собака.

- Похоже, тебе, псинка, уже нечего и некого охранять, - присел на корточки Переломов. И собака, словно все поняв, нутряно, протяжно-страшно проскулила, как по покойнику. Но может, просто пожаловалась, угадав в Переломове доброго, участливого человека.

Цирюльникова растолкали, рослые парни омоновцы крепко взяли его под руки - думали, будет сопротивляться. Но он повис на их руках, обмяк и бессмысленно смотрел мимо людей, в никуда.

Когда Цирюльникова в "Волге" везли по городу мимо освещенной прожекторами церкви, он неожиданно потребовал остановить машину. Не стали противиться - притормозили.

Ночной город спал, ни транспорта, ни людей. Только церковь, такая молодо-яркая, белоснежно-нарядная, казалось, бодрствовала за весь город и жила какой-то своей особенной торжественной жизнью среди всеобщей тьмы и ночи.

- Слышите - благовест? - шепнул Цирюльников.

Все прислушались, но было тихо, лишь где-то внизу шуршала о берег Ангара.

- Вам показалось, - не сразу отозвался угнетенный Переломов.

- Нет-нет, прислушайтесь - колокольный звон. Откройте дверку - я хочу послушать.

- Сидеть! - грубо оттолкнул его от окна омоновец с правого боку.

- Да что уж - откройте, пусть послушает, - вздохнул Переломов.

- Еще сиганет, чего доброго.

- Куда ему! Он уже свое отсигал.

Распахнули дверку. Цирюльников перевалился туловищем через омоновца и слушал, пристально всматриваясь в белую, как облако, церковь, словно боялся, что она улетит, растворится.

- Савелий, слышишь? А я слы-ы-ы-ышу! - с торжествующим безумием улыбнулся Цирюльников.

И уже, видимо, никто в целом свете не смог бы его убедить, что в округе - тишина, а благовестит, наверное, только лишь где-то у него внутри. Хотя и в это трудно поверить.

Быть может, Александр Иванович Цирюльников выздоровеет когда-нибудь, каким-то чудодейственным образом избавится от своего невероятного тяжкого недуга и захочет и сможет остаток дней своих прожить так, чтобы люди, вспоминая о нем, захотели и смогли бы сказать: "А ведь неплохой был человек".