Блатные из тридевятого царства (СИ)

   У меня засосало под ложечкой и вовсе не от голода. Собаке вместо кости кинь полено, так и та обидится, а тут люди. Муторно сделалось, пришибут же, по моей вине страдают. Взял ложку, хлебнул безвкусного варева, а глаза поднять боюсь.

   -- Во, сволочь! -- Выругался Евсей.

   У меня голова в плечи вжалась. "Вот оно, -- думаю, -- началось!"

   -- Всего три часа, как Фраером стал, а тюремщиков больше извозчиков ненавижу. -- Закончил внук ведьмы. Я аж поперхнулся. Васька услужливо похлопал по спине. При других обстоятельствах можно было подумать, что собирается позвоночник ломать. Но коли сразу не парализовало -- этот жест следовало расценивать как трогательную заботу.

   -- Э! Э! Подельник! -- Накинулся Ванька на Федора. -- Ты картоху-то не выбирай! Хлебай как все -- жижу.

   -- Что!!! -- Взбеленился Федор. -- За "базар" ответишь? Я что -- себе в брюхо пихаю! Черпаками работать все горазды, нет о Пахане позаботиться, гущу сожрать норовите. И вообще, Шестерки, для Фраеров и Подельников -- не указ!

   -- А я че? Я ни че! -- Сконфузился Ванька. -- Для Пахана, пожалуйста, святое дело.

   Чудны дела твои Господи. Широким жестом я разделил остатки обеда на пять частей, объяснив, как надо поступать с "общаком".

   -- Вот значит, какая житуха у блатных! -- Обрадовался Ванька.

   -- А главное -- все по "понятию". -- Поддержал брата Васька.

   -- Ничего, кореша, выстоим, -- заверил Евсей. -- После обеда должны гостинцы из дома передавать, всегда так делается.

   Громогласное ура сотрясло стены. Только я равнодушно ковырялся в постной баланде. Мне нечего ждать и не от кого.

   Евсей оказался прав. Через час появился Кузьмич. Сначала в камеру влез огромный живот, затем рыжие усы и ехидная улыбка. В руках два баула.

   -- А чего только два? -- Поинтересовался Евсей. Надзиратель потеребил усы и, когда наше нетерпение достигло предела, ласковым голоском произнес:

   -- Сегодня в тюрьме ожидаются перебои с гостинцами. Перебьются Васька и Ванька!

   -- Чего!!! -- Взревели братья.

   -- Имею право! За учиненный мятеж переводитесь на тюремный харч, -- важно ответил Кузьмич и бросился прочь, зацепив животом косяк двери.

   Тяжела доля арестанта. Правды в век не сыскать. Евсей принялся рыться в сером холщовом мешке. Темница медленно наполнялась ароматом сдобы и запахом копченостей. Животы свело судорогой. Первым не выдержал Васька:

   -- Колбаска?

   -- Ага, с чесночком, -- кивнул Фраер.

   Три тяжелых вздоха были ему ответом. От тюремного обеда не осталось воспоминаний. Дурманящий запах съестного кружил голову. Ванька встал на колени и неистово принялся молиться:

   -- Господи! Чирей на задницу прошу, язву на язык! Не откажи мне, Господи, ведь не для себя прошу, для Кузьмича...

   -- Пахан, -- окликнул Федор. -- Я думал от мамани, -- пнул он по баулу, -- а это дочка Бурчихи прислала. Западло -- нет, от зазнобы "грев" получать?

   -- Западло в одиночку жрать! -- Рявкнул я.

   -- Так это ясно-понятно, -- кивнул Подельник. -- Коли не западло -- на общак! -- Швырнул он посылку в центр комнаты.

   И тут, тихо охнув, поднялся с нар Евсей. Лицо сделалось белее мела. Медленно повернулся к нам.

   -- Братцы! Простите Христа ради! Я ж Фраер, а не лапотник какой. На общак! -- Поставил он второй мешок рядом с Федькиным.

   Пировали долго, пока снова не загремел засов. В камеру бочком протиснулся Кузьмич. Держался осторожно, старался не подставлять спину. Разомлев от обильного угощения, мы не удостоили его даже взглядом. Тюремщик втащил в комнату стол с табуретом и бесшумной тенью выскочил обратно. Лица корешей помрачнели.

   -- Никак дьяк Ивашка заявиться, -- сделал предположение Евсей.

   -- Ага, для чего ж стол еще нужен, -- согласился Ванька.

   -- Может, сразу его на хрен пошлем? - предложил Федор.

   -- Сразу не удобно, все же духовная особа, -- печально заметил Фраер.

   -- А вы его в Гондурас пошлите, далеко и вполне прилично. -- Посоветовал я и начальственным голосом добавил: -- Ну-ка, граждане арестанты, колитесь, что это за личность такая, что трепещите пред ним, как лист на ветру.

   От крика заложило уши.

   -- К Старобоку в доверие втерся...

   -- В грамоте силен, читать писать может, а уж как умен!

   -- Пропадут червонцы в казне, он по деревням, со всеми ласков, нос сует всюду, а сам карябает на листочек, а потом требует, чтоб крестик поставили, мол, с моих слов писано верно...

   -- А опосля секут мужиков почем зря...

   -- Ежели рубль сунуть, любое дело замнет, а за три -- с твоего обидчика взыщет.

   -- Ох, братцы, чую, не к добру это, -- закончил Евсей.

   -- Век воли не видать! -- Согласились с ним остальные.

   Ивашка оказался на вид не таким уж и грозным. Высок и при этом очень худ, словно жердь не ошкуренная. Козлиная бородка не скрывает подбородка. Глаза маленькие, рот кривит. Выложив письменный прибор, дьяк поправил рясу, перекрестился и лишь затем удостоил взглядом узников.

   -- Покайтесь, дети мои, ибо безгрешных здесь не держат.

   Начало проповеди многообещающее. Ни "здрасти" тебе, ни "пожалуйста". Кайтесь и все! Еще бы знать в чем. Напомнив друзьям, что чистосердечное признание -- прямая дорога в тюрьму, где собственно мы и находились, я решил брать быка за рога.