Блаватская

Не нужно быть провидцем, чтобы понять: ничем хорошим подобные допросы не кончаются. После печального инцидента с Олкоттом Блаватская пришла к убеждению, что дураки оживляют жизнь, они — словно чмокающие пузыри на водной глади, без них всякого рода неожиданности воспринимаются больнее и трагичнее. Ею овладела парадоксальная мысль: не придают ли дураки определенную устойчивость постоянно меняющейся жизни? Может быть, они — соль Земли?

На обратном пути из Лондона в Париж ее сопровождала Мэри Гебхард с сыном Артуром, замечательная женщина, ее новый друг.

Мэри Гебхард была по отцу англичанкой, а по матери ирландкой. С юных лет она проявляла склонность к философии и оккультизму. Обучалась древнееврейскому языку — а как же иначе разберешься в премудрости каббалы? Мэри Гебхард была продвинутой в оккультных науках женщиной. На протяжении многих лет она училась у Элифаса Леви, до самой его смерти в 1875 году. Блаватской с ней было по-настоящему интересно.

Помимо герцогини Кейтнесс великосветские дамы из разных европейских стран наперебой приглашали Блаватскую. Они в ней откровенно нуждались и предпочли бы отказаться от некоторых своих привычек, лишь бы попасть в ее окружение и увидеть сладостные миражи сверхдуховного и сверхреального. Весь ход медиумических событий и паранормальных явлений, которые происходили в Европе, неудержимо влек их к «старой леди». Блаватская была засыпана приглашениями из Лондона и Парижа.

Среди суетливых людей, которые ссорились, ругались, интриговали, говорили банальности, сообразуясь, впрочем, с временем и местом, Елена Петровна казалась гостьей из другого мира. Они, околдованные личностью Блаватской и убежденные в том, что она вошла в общение с небесами, прощали ей веселое и смешливое настроение, крутой нрав и едкую иронию в свой адрес. Иначе говоря, она была нарасхват, и ее, как знамя, передавали из рук в руки.

Она же научилась управлять ими по своему усмотрению.

Блаватская на дух не переносила резонеров и святош, как и тех, кто серьезничал и кичился образованностью, знаниями и богатством. Последние затыркали ее глубокомысленными вопросами, и когда не было сил на них отвечать, она, сощурившись, говорила глухим таинственным голосом: «Подумайте…» Умела она выставить собеседника идиотом, а самой уйти от ответа. Не могла же она этим ухоженным и малоподвижным людям говорить, как прежде говорили ее Учителя: «Дерзайте!» Ею часто овладевало страшное утомление, словно она целое столетие пребывала в изнурительном и бесконечном пути. Блаватской захотелось чуть-чуть отдохнуть и навсегда избавиться от неприятных воспоминаний и навязчивых призраков. Ее крутая и узкая дорога в будущее пролегала через горные теснины человеческого непонимания и недоброжелательства. Она наверняка знала, что всё происходящее с человеком неизбежно и предрешено, и только одна тайна не раскрывалась перед ней: сколько ей отпущено сроку на земную жизнь?

Вернувшись в Париж, Блаватская пошла в Русскую православную церковь. Душа потребовала. Противно было смотреть, как в Лондоне у ее ног распростерся Мохини Мохан Чаттерджи, грамотный человек, адвокат, брахман, знаток санскрита, а за ним с истерическими воплями, вскидывая руки и со слезами на глазах другие, в основном экзальтированные дамы — ее постоянная паства. Ужас ее тогда охватил невероятный. Словно напустили дыму в ее сознание, вылили в нее помои.

В церковь, припасть к родным образам… Так, по-видимому, думала русская теософка после всего пережитого в Лондоне. Вот как она описала свое тогдашнее состояние в письме родным:

«Я стояла там с открытым ртом, как если бы стояла перед моей дорогой матушкой, которую не видела многие годы и которая никак не может меня узнать!.. Я не верю ни в какие догмы, мне противны всяческие ритуалы, но мои чувства к православной службе совершенно иные… Наверное, это у меня в крови… Я, разумеется, всегда буду твердить: буддизм, это чистейшее нравственное учение Христа, в тысячу раз больше соответствует учению Христа, чем современный католицизм или протестантство. Но даже буддизм я не сравню с русской православной верой. Я ничего не могу с собой поделать. Такова моя глупая противоречивая натура»^[422].

Откуда-то издалека слышала Блаватская слабый стон тоскующего в небесах ангела. И от этого звука сжималась ее опустошенная душа.