Блажен, кто смолоду был молод

Колесов спортом не занимался, только физкультурой по расписанию. Впрочем, как и некоторые другие. Он был слаб физически. Хилая грудь, тонкие руки. Постепенно крепнул телом, развилась грудь, но по-прежнему на кроссах в числе последних – одышка.

В военной среде есть объединяющие символы – это строй и пение в строю («Артиллеристы, Сталин дал приказ»), парады. Курс дважды ходил на праздничный парад на Дворцовой площади. Утомительная двухмесячная подготовка, ночная генеральная репетиция и сам парад – торжество действий единой массы: шашка из ножен вверх и к плечу, равнение направо! На первого секретаря и командующего. Изнутри прет: «Я счастлив, что я этой силы частица».

Один раз не повезло: преломляя шашку сверху вниз, разбил в кровь палец соседа. Вспоминая, сжимается от стыда.

Идеи. В 17–20 лет у него были большие идейные шатания. Он падал духом и терялся в мыслях.

Еще недавно всё было ясно и понятно. Великая Победа, лучшая в мире страна, самое правильное учение марксизм-ленинизм. А теперь вот выяснилось с евреями.

Он часто ходил к Гуревичу. От его рассказов тяжелело на душе. Аресты, ссылки, расстрелы. Не спрашивал, откуда Гуревич всё это узнавал. Сам он видел только одно: отказы евреям в вузах.

Значит, думал он, на виду провозглашается одно, втайне делается другое. Беззаконие. Как фашизм в Германии. Страшно.

Иногда его заклинивало: томясь на лекции, увидел в окно идущего в академию щуплого лейтенанта, вдруг в голову ударило: «Неужели вот этот безликий офицерик может пытать, убивать детей, женщин?»

Он не стал инакомыслящим – диссидентом. Не с кем было.

Впрочем, его подавленность (депрессия) могла возникнуть по другой и очень простой причине: именно в эти годы завершалось половое созревание (пубертатный период) с его тревогами и заботами («Страдания молодого Валентина»). Он прибавлял в росте до 20 лет, по науке это конец периода созревания.

Как раз в это время закончились его идейные шатания: просто он перестал об этом думать.

С Гуревичем не говорил всерьез о его школьном сочинении про Сталина, оба только шутили. Скрытый протест? — размышлял Колесов. *

Гуревич в беседах с друзьями шутил: «Просвещаю школьного товарища, опасаюсь – не донесет ли». Сам он не стал диссидентом. Женился сразу после школы, сразу два сыночка. Работал на прокорм семьи. Тут уж не до диссидентства.

Колесов не мог в своем сознании связать Сталина с узнаваемыми ужасами. Так же и народ: Сталина не ругал, а все плохое относил на «они». Которые нарочно делают хорошо для себя и плохо для народа.

Колесову нравилось доброе лицо товарища Сталина. Он даже не понимал, почему славят его «волю, что крепче стали». Ведь Сталин добрый. И с хорошим чувством юмора. Офицер, сожитель тети Нины, рассказывал: когда в «Правде» появилось грустное стихотворение Симонова о женской неверности, Сталин спросил редактора, в скольких экземплярах это напечатано. Столько-то миллионов, ответил тот. Достаточно было в двух, — сказал Сталин, — один Серовой, другой Рокоссовскому.

Еще лучше вот такое: на приеме в Кремле Сталин показывает на человека: «Кто это?» «Это муж певицы Розы Баглановой» «Да? А чем он днем занимается?»

Рассказывала хозяйка дома в Сочи, где Колесов с Ремом снимали комнату:

— Вы видели нашу пристань?

— Это что за базаром? Знаем.

— Так вот, в один прекрасный день подъезжает легковая машина, открывается дверца, из машины выходит Сталин.

— Сталин!? Когда же это было?

— В 49 году. Выходит Сталин, никто не знает, что он приехал. Он подошел к грузчикам, стал разговаривать с ними. Потом звонит начальнику пристани, фамилия его Запорожец. Тот спрашивает: кто говорит? — Сталин. У Запорожца и ноги отнялись, не может встать. Ну, кое-как, а приходит к Сталину и вдруг заикаться стал. «Что это с вами?» – «Да знаете, товарищ Сталин, такое не каждый день случается». Ну вот, стал он ему выговаривать, что большую пристань построили, Сочи ведь, говорит, город курортный, ни к чему здесь такое». А потом собрал всех ребятишек, которые на пристани были, и повез их кататься. В ресторане на Ривьере стал угощать их конфетами. Там наш знакомый мальчик был, Петя, так его Сталин лимонадом угощал. Теперь мы его спрашиваем (она засмеялась), расскажи, как ты лимонад пил? Ой, говорит, ничего и не помню теперь!

— А он всегда так приезжает, без предупреждения? Охрана есть какая-нибудь?

— Есть, все в легковых машинах. И в тот раз к нему подъехали машины. Причем он едет в самой плохой машине, где-нибудь в середине, а самая шикарная машина впереди идет.

7 ноября Колесов впервые был на торжественном собрании в академии. Доклад, аплодисменты, письмо товарищу Сталину. Все встают. Ему стало неудобно, в смысле совестно: разве сможет товарищ Сталин прочитать все письма, а если не прочитает, то зачем посылать?

На третьем курсе его выбрали комсоргом группы: учится хорошо, не нарушает дисциплину. Он не напрашивался и не отказывался.

Замполит инструктировал комсоргов: