Блаженной памяти

Зоэ удвоила свою набожность. Она каждый день исповедывалась и, чтобы не проделывать натощак путь в оба конца, завтракала в маленьком католическом кафе против церкви; хотя она с трудом изъяснялась по-фламандски, ей случалось заводить разговор с арендаторами Юбера и обещать выхлопотать для них снижение арендной платы или отсрочку платежа, на которые по своей воле Юбер не согласился бы, так как, став свежеиспеченным радикалом, филантропом он не стал. Юбер довольно часто уступает просьбам жены и даже щедро снабжает ее деньгами на раздачу милостыни. Если во второй половине дня или вечером ожидается церковная служба, Зоэ возвращается в деревню, уделяя также время девочкам, готовящимся к конфирмации. Юбер большую часть времени проводит у Сесили или в ресторане ее племянниц, где дает свои охотничьи обеды. Там с местными вольнодумцами он распивает крепкое бельгийское пиво и, конечно, поносит священнослужителей.

Вряд ли Зоэ поверяла свои горести еще девственным ушам Фернанды. Но у девушки были глаза. Маленький замок пришел в полное запустение. Павшая духом Зоэ уже не давала распоряжений прислуге, большая часть которой к тому же не понимала по-французски. Юбер иногда вмешивался в хозяйство, но потом устранялся. Он был учтив со свояченицей, которая несомненно угадывала в этом чудовище растерянного бедолагу. Лоранс, девочка с остреньким личиком, не по годам осведомленная в делах, о которых ей не следовало знать, громко барабанила на фортепиано в гостиной. Оба мальчика были еще в том возрасте, когда все дети — херувимы. Зоэ отдала их на попечение няньки: из-за своего кашля она не всегда решалась ими заниматься.

Возможно, наблюдение за этой четой и другими ей подобными отбило у Фернанды охоту к тому, что было бы для нее традиционным решением: при деликатном посредничестве настоятельницы, приходского священника или какой-нибудь матери семейства, вроде г-жи Ирене, ей присватали бы отдаленного родственника, сына какого-нибудь деревенского соседа или представителя хорошего общества Намюра. Но такое разумное устройство матримониальных дел, практиковавшееся многими поколениями, уже не подходило в 1893 году молодой особе, которой ее семейное положение давало некоторую свободу. Фернанда хотела чего-то другого, хотя сама толком не знала, чего.

Ей оставалось одно — влюбиться в человека, который не помышлял ни о ней, ни в ту пору о браке вообще. Барон Г. (инициал мной вымышлен) принадлежал к новейшей денежной аристократии; его отец и дед сумели с выгодой для себя и для своих компаньонов провернуть несколько финансовых операций, за что были вознаграждены титулом. Молодой барон (не помню, как его звали) не отступил от семейной традиции — его считали большим ловкачом. Но при этом он был дилетантом-коллекционером и меломаном. Он хорошо играл на органе и гордился тем, что принадлежал к числу способных учеников Видора11. Средства позволили ему приобрести прекрасный орган и оборудовать для него музыкальный салон во флигеле своего особняка. Думаю, что эта комната представляла собой нечто среднее между часовней и любовным гнездышком, как многие музыкальные салоны той эпохи с их витражами и диванами, покрытыми турецкими коврами. Быть может, там даже курили благовония.

Фернанда, которая любила музыку, хотя выучилась только бренчать на фортепиано, с упоением погрузилась в эту тепличную атмосферу. «О, дар гармонии, дар грусти и волнений, язык, что для любви когда-то создал гений...». Это определение, соответствующее лишь определенному типу романтической чувствительности, по крайней мере в течение одного сезона, в точности совпадало с переживаниями Фернанды. Бах и Сезар Франк преображались для нее в нежный лепет. Барон Г. любезно продемонстрировал ей прекрасные переплеты своих книг и свои инкунабулы; она в них ничего не понимала, однако ее замечания показались барону менее глупыми, чем те, что он слышал от других светских дам и девиц. Впервые после «дяди Октава» Фернанда встречает мужчину тонкого, тактичного, из тех, кого уже начинают называть эстетами и которых она сама именует артистическими натурами. По правде сказать, барон не так красив, как ангелоподобный дядя — сказав, что у барона незначительная внешность, мы исчерпывающе опишем его облик. Мне хотелось бы предположить, что, отбросив семейные предрассудки, Фернанда, возможно, сама того не желая, влюбилась в представителя рода, который дал миру наибольшее число банкиров, пророков, меломанов и коллекционеров, но я ничего не знаю о предках барона Г.