Блаженны алчущие (СИ)

— Тогда Пелусин, Роули, и все, кто видел андаргийца живым, поедут со мною. Мы созываем срочное заседание Тайного совета, и вы дадите на нем показания обо всем, чему стали свидетелями. Тебя это тоже касается, Фрэнк. Собирайтесь, а мне нужно рабочее место, чернила и лист бумаги.

Филипа усадили на место Вашмилсти, где было все необходимое для письма, и вскоре по белому листу потекли строчка за строчкой, начертанные его изящным почерком. Имена.

— Что вы собираетесь предпринять? — шепотом спросил Фрэнк, встав за плечом друга.

— Это список людей, входивших в компанию Веррета, явно и тайно — у меня имеются, так сказать, сведения изнутри. Я прикажу задержать их для допроса. Что до Веррета, как только Тайный совет вынесет распоряжение, дядя займется им по-свойски. Лучше, если указ будет подписан не одним лишь моим отцом, чтобы это не выглядело так, словно он избавляется от политических противников. Кстати, — Дописав, Филип окинул зал небрежным взглядом. — А где Грасс?

— Оставил бы ты его в покое, — вырвалось у Фрэнка. Он едва не прибавил: "Тем более, что Кевин скоро уезжает из города", но вовремя прикусил язык.

Кевин нашелся в дальнем углу, где беседовал с Алым Генералом. — Отправляйся заниматься канцелярскими делами, племянничек, это твое сильное место. А для нас с господином Грассом, — Оскар хлопнул Кевина по плечу, — найдется занятие поинтереснее.

— Быть может, я с вами? — Фрэнк хотел позаботиться, чтобы преступник не скрылся от правосудия, а не трепать языком перед Тайным советом. Но Кевин выразительно покачал головой, и Фрэнк послушался, верный своему новому принципу.

Алый Генерал со спутником уже направились к двери. Филип окликнул их. — Передай привет лорду Веррету от меня, дядя. Кстати, Грасс, у меня есть к тебе разговор. Когда мы закончим со всей этой неразберихой…

— Мне не о чем говорить с вами, лорд Картмор, — равнодушно ответил Кевин, и сразу вышел из зала. Следом, цокая шпорами, быстрым солдатским шагом удалился и Оскар.

Какое-то время Филип смотрел им вслед, кусая губы. — С субординацией у вас плоховато, — процедил он, наконец. — Ладно, пойдем заниматься политикой, чтобы эти двое смогли поиграть в войнушку.

XXVIII. ~ Непрощённый — II ~

~*~*~*~

Осень 663-го

Во Дворце Правосудия его заперли в темной камере, где времена суток сразу слились воедино, в одну бесконечную ночь. Кевину даже нравилось здесь, в укромной норе, где его не беспокоил никто, кроме надзирателей, приносивших скудный паек. Жаль, что рано или поздно придется выползать к безжалостному свету дня.

Скучать не приходилось — ведь у него были его мысли. Он прокручивал их в голове, снова и снова, бесконечный спор с Филипом и самим собой.

В один далеко не прекрасный день (или вечер, или ночь, но, скорее всего, днем или утром), дверь в его камеру протяжно застонала, словно предупреждая о неприятном визите. Сперва вошел тюремщик, повесил на крюк в низком потолке фонарь. Потом появилась она — мать.

Кевин не видел ее с тех пор, как судья зачитал наказание, назначенное ему за грехи, да и тогда — лишь мельком, за что был весьма признателен судьбе.

Если бы она могла прийти раньше, то пришла бы, в этом он не сомневался, — ведь это был ее долг, а долгом мать никогда не пренебрегала. Наверное, тюремщики смягчили правила перед самой экзекуцией.

Так нечестно. Эту пытку ему не назначали.

В тюремной тиши он готовился к этой встрече, и все же был потрясен, увидев мать на пороге. Из немолодой, но еще сильной женщины она в одночасье превратилась в старуху. Лицо изрезали новые морщины, плечи опустились, и вся она словно усохла.

Но ничто не могло смягчить ее резкие черты, пронзительный, прямой взгляд, непреклонный характер. Когда Кевин подошел ближе, его щеку обожгла пощечина.

Видно, в удар мать вложила все силы, что у нее оставались, потому что тут же покачнулась, оперевшись о дверь. Кевин потянулся поддержать, но мать отклонила его помощь резким жестом, показавшимся оскорбительнее пощечины, от которой горела половина лица.

Несколько минут мать стояла, пытаясь восстановить дыхание. — Что ж. Ты знаешь все, что я могу сказать тебе, — подвела, наконец, итог.

Наверно, надо было быть благодарным за это. Другие на ее месте устроили бы преутомительную сцену со слезами, криками и попреками. Но Регина Грасс-Ксавери-Фешиа никогда не любила тратить слова понапрасну, особенно на тех, кто их не заслуживал.

— Ешь, — На ее левой руке висела корзинка, которую мать умудрилась не уронить.

Внутри оказались холодное мясо, хлеб и сыр, головка лука — роскошные яства для узника, которого держали на хлебе и воде.