Блаженны мертвые

Из холодильника достали холодное пиво. Артисты принялись за распитие прямо на кухне, под гудящими вентиляторами, при помощи которых повара надеялись развеять жар от раскаленных плит, которые, как назло, не выключались. Теперь то же самое можно было сказать и о вентиляторах. Разговаривать при таком шуме было невозможно, но, по крайней мере, здесь было прохладно.

Персонал потихоньку расходился, но Давид решил дождаться звонка жены. По радио передавали десятичасовые новости — сообщалось, что необъяснимый феномен охватил весь Стокгольм. Напряжение в городе росло. Давид почувствовал, как волосы на руках становятся дыбом. То ли озноб, то ли статика.

Почувствовав вибрацию где-то у бедра, он сначала решил, что это тоже результат электромагнитной аномалии, но потом до него дошло, что вибрирует телефон. Номер был незнакомый.

— Давид слушает.

— Добрый вечер, я с Давидом Зеттербергом разговариваю?

— Да.

Было в голосе собеседника нечто такое, отчего у Давида похолодело в животе. Давид вышел из-за стола и сделал пару шагов по коридору в сторону раздевалки, где было лучше слышно.

— Меня зовут Йоран Дальман, я работаю врачом в больнице Дандерюд...

Когда невидимый собеседник закончил свою речь, тело Давида покрылось холодным потом, а ноги подкосились. Он сполз по стене на цементный пол. Взглянул на телефон в своей руке — и отшвырнул в сторону, словно гадюку. Трубка отскочила от пола и ударилась о ногу Лео.

— Давид? Что случилось?

Впоследствии Давид не мог вспомнить ничего из этих тридцати минут. Весь мир застыл, потерял смысл. Лео не без труда лавировал среди безумного потока машин. Водители сейчас руководствовались лишь парой-тройкой дорожных правил — светофоры тоже не работали. Давид сидел, скорчившись на пассажирском сиденье, и смотрел невидящими глазами на мигающие желтым светофоры.

Только в холле больницы Давид пришел в себя — настолько, что отказался от предложения Лео пойти с ним. Он не помнил, что говорил Лео или как нашел отделение, он просто каким-то образом очутился там, и время снова потекло в своем обычном ритме, безразлично отсчитывая секунды.

Хотя кое-что он все-таки помнил. Когда он шел по больничному коридору в палату Евы, над дверями мигали лампочки, а по всей больнице раздавались отрывистые сигналы тревоги, что было вполне логично, ибо большей катастрофы невозможно было представить.

Произошла авария — машина Евы сбила лося. Когда Давид добрался до больницы, Ева уже скончалась. Врач еще по телефону сказал, что надежды нет, и все же тогда сердце ее билось. А в 22 часа 36 минут — остановилось навсегда.

Крошечный мускул в крошечном теле. Песчинка во времени и пространстве.

Мир умер. Давид стоял у постели жены, руки по швам, головная боль в черепной коробке. Перед ним лежало его будущее, все светлое и хорошее, чего он ждал от жизни. Перед ним лежало его прошлое, двенадцать лет его жизни. И не было больше для него ни прошлого, ни будущего — одно лишь невыносимое настоящее.

Он упал на колени у кровати, схватил жену за руку.

— Ева, — прошептал он. — Не надо. Не надо, прошу тебя! Этого не может быть. Я же люблю тебя, неужели ты не понимаешь?! Жить без тебя не могу. Проснись, ну пожалуйста. Я же без тебя ничто, вся жизнь без тебя ничто. Этого не может быть, просто не может быть!

Он все шептал и шептал, твердя как заклинание одни и те же фразы, и чем больше он их повторял, тем больше верил, что все еще можно изменить. Чем больше он твердил, что этого не может быть, тем абсурднее казалось все происходящее. Он уже почти поверил, что еще чуть-чуть — и произойдет чудо, когда дверь в палату распахнулась.

За спиной послышался женский голос:

— Вы в порядке?

— Да, да, — ответил Давид. — Будьте добры, оставьте нас.

Он прижал холодную руку жены к своему лбу, услышал шелест накрахмаленного халата. Ладонь сестры коснулась его плеча.

— Могу я чем-нибудь помочь?

Давид медленно повернул голову к медсестре и вдруг отпрянул, не отпуская руку жены. Сестра была похожа на саму Смерть — резкие скулы, запавшие страдальческие глаза.

— Кто вы? — прошептал он.

— Меня зовут Марианна, — ответила сестра, почти не шевеля губами.

Они смотрели друг на друга во все глаза. Давид крепче сжал руку Евы, словно пытаясь уберечь ее от той, что пришла ее забрать. Но сестра не двигалась. Вместо этого она всхлипнула: «Простите!» — и зажмурилась, прижимая ладони к вискам.

Давид наконец понял. Головная боль, учащенный пульс, острая игла в сердце — все это творилось не с ним одним. Сестра медленно повернулась и, спотыкаясь, вышла из комнаты. Безумие внешнего мира обрушилось на него какофонией сирен, гудков и воя, доносившихся не только из коридоров больницы, но и с улицы. Вокруг царил хаос.

— Вернись, — прошептал он. — Ради Магнуса. Что я ему скажу? Ему же через неделю девять стукнет, сама знаешь. Ты собиралась торт испечь, твой фирменный, с малиной! Уже и малину купила... Лежит теперь в морозилке... Ты только представь — прихожу я домой, открываю холодильник — а там малина... которую ты... и как же я теперь...