Блаженные шуты

— Аббатисой? Куда? — взвыла она. — В эту глухомань? Ни за что на свете!

Вы избаловали ее, монсеньор. Заставили поверить в ее детские годы, что она достойна высшего. Возможно, дерзкая девчонка возжелала видеть себя в Париже, с его высокими шпилями, тщеславием и светскими шлюхами, которые падут пред нею на колени. Такое пришлось бы ей по душе.

Или, может, это из-за наказания, которое я назначил ей за вспышку гнева, за то, что отчитал ее, а потом, по истечении епитимьи, с мягкостью простил, но я заметил в ней некий голод, о котором вы, я уверен, и понятия не имеете, где-то внутри у нее греховность затачивается о святость, образуя единое острое лезвие. Наступит время, и она созреет, чтобы воспользоваться им, монсеньор д'Эврё. Учтите, наступит.

Ночью ко мне, как я и предвидел, явилась Жюльетта. Это было рискованно; она могла ожидать, что застанет со мной Клемент, однако, раскрыв мою тайну, уже не могла сдержаться.

Как это в ее духе, тотчас начать с нападения. На ее месте я бы послушался моего совета и вел себя посдержанней; моя Крылатая, как всегда, в самый острый момент рвется в атаку, выдавая все свои козыри, только чтобы противостоять мне. Это сильное упущение в ее игре, — характерное для начинающего игрока, — и хотя это мне на руку, я не могу освободиться от чувства некоторой разочарованности. Мне казалось, я был ей хорошим учителем.

— Так вот почему ты здесь! — выпалила она, едва я открыл дверь. — Епископ Эврё!

— Кто-кто? — с невинным видом переспросил я, но получилось фальшиво; глаза ее победно блеснули.

— Прежде ты лгал много искусней, — сказала она, врываясь мимо меня в дом.

— Может, это от недостатка практики, — пожал я плечами.

— Не думаю.

Она уселась на ручку моего кресла, качая ногой. На голой загорелой ступне была заметна пыль; лицо светилось радостью воображаемой победы.

— Ну, — спросила она, — когда же нам его ждать? И что ты будешь делать, когда он явится?

— Разве мы его ожидаем? — спросил я с улыбкой.

— Если нет, ты утратил свой нюх.

Я повел плечами, обдумывая ответ:

— Ты не поверишь, я собирался тебе все рассказать. Хотя ведь особого доверия ты ко мне до сих пор не испытывала, не так ли?

— Еще бы! После Эпиналя...

— Жюльетта, ты несносна! Я ведь уже тебе объяснял.

— Объяснял, но это тебя не оправдывает.

Она была резка, но что-то появилось в ней, отдаленно угадываемое смягчение, словно ее открытие вместо того, чтобы увеличить ко мне подозрение, напротив, вселило в нее некоторое доверие.

— Расскажи про епископа, — сказала она уже значительно мягче. — Ты же знаешь, я тебя не предам.

Я улыбнулся:

— Я заслужил преданность? Весьма тронут, я...

— Не в том дело, — отрезала она. — У тебя моя дочь.

Уф! Еще удар. Однако, если игра затягивается, намеренная уступка уже может расцениваться как победа.

— Отлично, — сказал я, слегка привлекая ее к себе. Она не отпрянула.

Я исповедовался достаточно долго, чтоб смягчить ее страхи и польстить ей — хотя бы чуть-чуть, — хотя она полагала, что, пока слушает меня, ее лицо остается каменным. Часто женщины слышат то, что им хочется услышать, даже моя Гарпия, у которой есть все основания верить в худшее. Но полуправда нередко куда действенней, чем откровенная ложь.

Разумеется, она разгадала самое очевидное. В этом я ручаюсь. Возможно, даже слегка стала меня понимать — несмотря на напускаемую на себя святость, она бунтарка по природе, и у нее не больше оснований питать симпатию к епископу, чем у меня. Единственное, чего я добиваюсь от нее сейчас, — потянуть время; в конце концов, хороший скандал, как и хорошее вино, требует времени для нужной выдержки и созревания. Шато д'Эврё — хоть и не изысканное, не многолетней выдержки вино, но обладает неким очаровательным металлическим привкусом, который ты, моя милая Жюльетта, возможно, сочтешь недурным. Дай же ему как следует настояться, чтоб как следует вспенилось. Пусть он только появится, и оно потопит его в своей безудержной пене.

Что ж, мой рассказ был убедителен. Сначала Жюльетта слушала недоверчиво, потом с одобрением, потом, хоть и неявно, но с долей симпатии.

Мне удалось изобразить скорбное лицо:

— Я не люблю проигрывать.

— А ты считаешь, это — победа? — спросила она. — Ты хоть представляешь, сколько бед сотворил? И продолжаешь творить?

— Кто? Я? — Я повел плечами. — Да я просто готовил сцену. Все остальное делали вы сами.

Она поджала губы; поняла, что я прав.

— Ну, а после спектакля? — резко спросила она. — Что потом? Потом вы снова, вы оба разъедетесь в разные стороны и оставите нас в покое?