Блаженные шуты

— Чего ты хочешь? — спросила я наконец.

— Ты разбираешься в травах, — Антуана заговорила тихо, вкрадчиво. — Знаешь, как с ними обходиться. Я могла бы подсунуть кое-что Клемент в лечебнице, пока она не заговорила. Никто и не узнает.

Я смотрела на нее, не веря своим ушам:

— Ты хочешь... отравить ее?

— Ни одна душа не дознается. Ты бы рассказала мне, что да как. — Почувствовав мое негодование, она сильней сжала мне плечо. — Это же ради всех нас, Огюст! Если она расскажет про тебя, ты потеряешь Флер. Если расскажет про меня...

— Что расскажет? Снова долгая пауза.

— Жермена... — наконец проговорила она. — Она знала про Клемент и отца Коломбэна. Она хотела рассказать.

Я силилась понять. Но мысли путались; я слишком устала; слова Антуаны плохо до меня доходили.

— Я не могла допустить, чтоб она уличила его. Я сильная, уж гораздо сильнее ее. Все быстро и сделалось.

Антуана криво усмехнулась.

Это было невероятно, непостижимо. И вместе с тем брезжил некий смысл. Я уже говорила, Черный Дрозд обладал способностью побуждать людей видеть в нем то, что им больше всего хотелось увидеть. Бедная Антуана. Лишившись в четырнадцать лет своего ребенка, весь пыл нерастраченных страстей обратив на кулинарные радости, она обрела наконец выход своей материнской любви.

Внезапно меня пронзила тревожная мысль, я спросила:

— Скажи, Антуана, так это он велел тебе это сделать?

Сама не знаю, почему, но эта мысль ужаснула меня. Он убивал и раньше, и за меньшие прегрешения. Но Антуана затрясла головой:

— Нет, он ничего об этом не знает. Он чистый человек. Правда, не святой, — добавила она, жестом как бы отметая возможность совращения Клемент. — Он мужчина, настоящий мужчина. Но если эта девка повернет против него... — Она быстро взглянула на меня. — Ты поняла, почему это надо сделать, поняла, Огюст? Немного зелья, никакой боли...

Необходимо остановить ее.

— Послушай, Антуана! — Она глядела на меня, как послушная собака, склонив голову набок. — Это же смертный грех. Неужто это для тебя ничего не значит?

Пожалуй, и для меня это значило немного, но Антуану я всегда считала истинно верующей. Щеки у нее запылали, она выкрикнула, позабыв про осторожность:

— Мне все равно!

И мне вдруг подумалось, что для меня опасно может быть само ее присутствие здесь.

Я приложила палец к губам и тихо сказала:

— Послушай, Антуана. Пусть я знаю нужную траву, но, подумай сама, кого в первую очередь они заподозрят? Всякий яд, ты же знаешь, действует не мгновенно, любой дурак поймет, что ее отравили.

— Зато мы не позволим ей все разболтать! — упрямо твердила Антуана. — Если ты не захочешь мне помочь, мне самой придется кое-что предпринять.

— Что?

— Я припрятала твои сокровища, Огюст, — сказала она. — Но я всегда могу их найти. Когда тебя уличат, тебе и шагу не дадут ступить. Ты думаешь, он снова за тебя вступится? И если обнаружат твои вещи, сама подумай, что может статься с Флер?

В Аквитании на костер вслед за ведьмой отправляют все ее имущество. Свиней, овец, домашних кошек, кур... Раз я видала одну гравюру, изображавшую сожжение в Лоррэне: ведьма над костром, а под нею маленькие, грубо прорисованные фигурки стоят на коленях, с протянутыми руками. Интересно, какой обычай на этот счет здесь на островах.

Антуана с жестокой невозмутимостью наблюдала за мной.

— У тебя нет выбора, — сказала она.

Я кивнула. Я вынуждена была согласиться.

9

♠

7 августа, 1610

Итак, монастырь, пусть не надолго, но снова в моих руках. Она со слезами на глазах, встав на колени, склонив голову под моим обличающим взором, проговорила свое Чистосердечное Раскаяние. Но это не те слезы; это были слезы обиды, не искреннего покаяния. Она уже однажды взбунтовалась против меня; надо быть начеку, это может повториться.

— Этот срыв твоих рук дело!

Мой голос грозно прозвучал в каменных стенах кельи. Серебряный крест мерцал в пламени свечей. Небольшое серебряное encensoir[52] источало во мраке пары ладана.

— Твое нежелание прибегнуть к помощи уже поставило под угрозу Бог знает сколько безвинных душ!

— Меа culpa, mea culpa, mea maxima[53]...

Даже в том, как она произнесла эту латинскую фразу, я почувствовал легкий вызов.

— Он стоил жизни сестре Жермене! — беспощадно продолжал я. — Он вполне мог погубить душу сестры Клемент!

Я слегка сбавил тон. Жестокость — особое оружие, с ее помощью лучше не рубить с плеча, а свежевать.

— Что же до тебя самой, — тут она боязливо покосилась на меня, и я понял, еще немного, и она в моих руках, — лишь ты можешь оценить, сколь глубоки и грех твой, и скверна в душе твоей. Грознейший из демонов овладел тобой. Люцифер, демон Гордыни.

Изабелла вздрогнула, хотела было что-то сказать, но опустила голову, пряча глаза.