Блаженные времена, хрупкий мир

Лукас, который уже улегся в постель, встал и снова оделся. Он не мог заснуть. Прежде всего от чувства легкого голода. В окно ему было видно, что бар на другой стороне площади еще открыт. А почему бы и нет? Закажу десерт и немного вина, — это в любом случае лучше, чем глупо ворочаться в постели. Когда он вышел из комнаты, вихрь воздуха в коридоре от поспешного исчезновения Лео уже улегся.

Этому путешествию суждено было обернуться катастрофой, Лео это знал. Но он не мог подозревать, что катастрофа начнет разворачиваться у него за спиной. Безусловно, было делом случая, что Лукас в баре столкнулся лицом к лицу с Юдифью, и этот случай ровным счетом ничего не означал. Юдифь обрадовалась, когда Лукас вошел, точно так же, как она обрадовалась бы, если бы вдруг увидела Лео. Она тоже никак не могла заснуть. Она ощущала еще большую безнадежность, чем обычно, путешествие, впечатления, непривычная комната, она знала, что лежать в темноте, в постели, переполняясь впечатлениями, мыслями, с незваными потоками образов в сознании — все равно что смотреть кадры про всю свою жизнь, которые, как говорят, проходят перед внутренним взором человека в последние минуты перед смертью, и тут же — удушье, сильное сердцебиение, паническое ожидание избавления, зова матери, — нет, надо встать! — ни к чему это бессмысленное ожидание момента, когда возникнет эхо старой, но живой угрозы, нужно спать, но жива только угроза, а не эхо, ибо смерть безгранична, и там нет ничего, даже эху не от чего отразиться. Граппа. Она будет пить только граппу, пока все это не распадется, воспоминания, страх, пока не опустеет экран. Чтобы ни одного образа. И ни одного мужского образа. Но кругом мужчины, итальянский бар, ночь, женщина пришла одна, и сразу начинаются приставания. Даже сопротивление они воспринимают как одобрение, как поддержку, как заигрывание. А Юдифи хотелось только одного — покоя. Она была рада, когда внезапно появился Лукас, настоящий защитник. Лукас тоже очень обрадовался, увидев Юдифь у стойки. Вместо раздражения, что ему никак не удавалось заснуть, он внезапно почувствовал большое облегчение и неожиданное возбуждение, поняв, что не меньше, чем поесть, ему хотелось поговорить, ему ведь в этот вечер так и не удалось вставить свое слово. Сколько было тем для обсуждения. Вдвоем с Юдифью — обсудить Лео, которого они сегодня одели с иголочки и который устроил им сегодня отменный спектакль — все это нуждалось в комментариях. Что ты там пьешь? Граппу? Очень хорошо. Мне тоже граппу. Да! Оставьте, пожалуйста, бутылку на столе. Бутылку — можете — здесь — оставить. Si. Grazie. И еще сыру, пожалуйста. Какого? А какой есть? Проволоне? Очень хорошо. А горгонцола есть? А какой? Чье производство? Это важно, сказал он Юдифи, которая смотрела на него с удивлением, я имею в виду — если уж мы в Италии. Что значит — как всегда? Посмотрите в меню. Как называется? Да. У нас два сорта. «Santi Novara» и «Arioli Achille», этот подороже. Вот-вот, его и дайте. Очень хорошо. Просто повезло. «Santi Novara» производится большими промышленными партиями, но он выгодно отличается от того, который можно купить в Вене. В Вене это тоже массовое производство, но то, что продается у нас — это вообще не горгонцола, видимость одна только. Так что по сравнению с нашим этот все равно хорош. Но Ариоли Ахилле, Лукас поцеловал кончики своих пальцев, это одна из немногих оставшихся фирм, которые работают по старым, классическим рецептам. Впрочем, есть еще Карло Гельмини, Санти и K°, разумеется, они поставляют знаменитый Фиор ди Паннероне, потом есть еще какой-то там Франко… Франко, да, впрочем, неважно, Франко — и там еще какое-то слово, и еще парочка — и все, остальное — второразрядная массовая продукция. Граци. Хочешь попробовать? Нет? Ты просто обязана. Такое тебе не скоро доведется попробовать. Ну, будем здоровы. Он одним махом опрокинул стаканчик граппы, и тут же налил себе и Юдифи еще. Чувство облегчения, которое испытала Юдифь, когда мужчины в баре от нее отстали; ее удивление тому, как Лукас ел. Выражение влюбленности, с которым он смотрел на сыр, отрезал его и отправлял в рот, восторг на лице — и одновременно какая-то отпетая небрежность в еде, он чавкал, что-то говорил с полным ртом, запихивал в рот кусок сыра, и тут же, еще не успев прожевать, откусывал белый хлеб, и, чавкая, продолжал говорить, и этот его счастливый смех, он казался ей непристойным, как обычно, когда человек смеется с набитым ртом.

Возьми, попробуй, сказал Лукас, сыр делает человека чувственным. Лицо его все округлялось, он стал похож на хомяка, щеки набиты проволоне, горгонцолой, хлебом — взгляни! сказал он с блаженством в голосе, это же действительно высший класс, вот здесь, на корочке, смотри, видишь, тут видны еще дырки от прошивки, и видишь, какие прожилки? Прошивка ручная, это ясно. Что такое прошивка? Вот что это такое, посмотри. Сыр — это целая наука. Кстати, о науке. Я сегодня чуть со смеху не умер, глядя на нашего профессора.