Блаженные времена, хрупкий мир

Третий и последний день в Венеции. Стало ясно, что это путешествие было катастрофой, и вместе с тем — что это была катастрофа, растворенная в почти неподвижном времени. Но время все же постепенно шло, и в конце, когда его уже почти не осталось, на дне обнаружился осадок, который неаппетитно показал, что же в нем было растворено. За поздним завтраком Лео вручил Юдифи стихи. Лео написал их еще ночью, хотя и в состоянии крайнего возбуждения, после того, как Юдифь ушла в свою комнату, но, что касается формы, безусловно с определенным расчетом.

Когда после бесчисленных вычеркиваний, исправлений и изменений в этих трех строфах оказалось по равному числу строк в каждой, и все строки приблизительно сравнялись по длине, и каждую строфу удалось одинаково построить, и по композиции они полностью совпадали, а их чередование неизбежно приводило к кульминации, да-да, именно к кульминации, тогда Лео старательно переписал стихи своим размашистым почерком на двойной листок бумаги, который осторожно вырвал из середины своей записной книжки.

Чуть показался месяц молодой
Над городом, возлег тут Бог
На древнюю столицу Вавилон.
И утонул в ее могучих бедрах.
Приник к грудям ее Он
Полновесным, и руки сжали
Бархатную кожу.
От удовольствия тут Бог возликовал.

В час, когда замер месяц молодой

Над городом, Бог возлежал на Вавилоне —
Блуднице. И острый член его
Вонзился в лоно ей, и жадно
Пасть его высасывала груди,
И ногти длинные пробороздили
Глубоко мокрое ее лицо.
И Бог от наслаждения рычал.

Когда скрывался месяц молодой

За городом, поднялся Бог,
И был по-прежнему Он полон силы.
И посмотрел тут Бог на Вавилон —
На мать свою. Которая под ним лежала,
И было ее лоно все в крови, и груди
Выжаты, и кожа вся изодрана в лохмотья,
И видел Бог, что это хорошо.

В жесте, которым Лео протянул Юдифи листок, отразилась не только гордость творца за свое творение, но и сознание того, что будущая ценность «рукописного собственноручного оригинала» повышает ценность самого стихотворения.

Юдифи стихи совершенно не понравились.

Лео злился на самого себя, что не дотерпел до более подходящего момента. Как опухли у Юдифи глаза. С такими глазами читать невозможно. Да к тому же за завтраком. Она читала прямо за едой. И то и дело стряхивала крошки с листка. Разве можно воспринять стихотворение, если все время проводишь по строчкам рукой. Сочинение стихов — это не самое твое сильное место, Лео, сказала Юдифь. Лео злорадно подумал, что это прозвучало как: «Глупость — не самое твое сильное место».

Я тоже кое-что для тебя припасла, сказала Юдифь.

Она порылась в сумочке, нашла конверт, еще поискала и наконец нашла ручку. Достала из конверта открытку и стала быстро что-то писать на обороте, не заботясь о красоте почерка.

Это была репродукция Джорджоне, Лео смутно припоминал, что, кажется, видел эту картину на выставке. Джудитта. Ленинградо. Эрмитаже. Собственно говоря, Лео только тут и сообразил, что Джудитта — это Юдифь. Картина изображала женщину с мечом, у ног ее лежала отрубленная голова мужчины. Женщина поставила левую ногу на лоб отрубленной головы. Струящиеся складки красного платья с разрезом сбоку, обнаженная нога, опирающаяся на лоб мертвой отрубленной головы. Юдифь. На обратной стороне открытки написано: «Иногда мужчины теряют голову. От некоторых тогда остается только голова, запечатленная на старинном полотне». Лео не был уверен, понял ли он то, что имела в виду Юдифь. Но что это означало, он слишком хорошо понимал.