Блаженные времена, хрупкий мир

Ты знаешь, сказал Лео, это стихотворение… но он не смог договорить, Юдифь вдруг завела речь о психоанализе (с чего она вдруг заговорила о Фрейде?) и спросила, занимался ли он этим раньше. Нет, это его совершенно не интересовало. Но они разговаривали, и время шло, они ходили по городу, и время шло. На площади Св. Марка Лео в порыве сентиментальности вдруг решил сняться на память у одного из фотографов, которые там были. Вы, конечно, хотите с голубями сняться, все хотят с голубями, тараторил фотограф, щедро рассыпая перед ними корм для голубей, осыпав им заодно и Лео, и тут же стая голубей, оглушительно хлопая крыльями, опустилась на Лео и Юдифь, воздух наполнился грязью, перьями, пылью и вонью, словно они попали в какой-то стеклянный сосуд, где со дна поднялся весьма неаппетитный осадок, и когда их сфотографировали, Лео весь оказался покрыт голубиным пометом, птичьим дерьмом, и, пытаясь счистить его, беспомощно размазывал по бархату своей куртки. Лео знал, что выбросит эту куртку, как только окажется в Вене. Ведь в Вене, в шкафу, его ждут отцовские костюмы. Он замер, словно окаменевший ангел. Он предпочел бы взирать на окаменевших ангелов сверху. Из своего окна, окна своего кабинета. Сидя у себя дома. Он прыгнул, он отважился на прыжок. Но теперь снова твердо стоял на земле обеими ногами. Медленно, слегка наклонившись вперед, заложив руки за спину, Лео шел рядом с Юдифью на вокзал. Заканчивалась та фаза его жизни, где он был модником, любовником и художником.