Блаженные времена, хрупкий мир

Вот так начала возникать между ними некая связь, очень незаметно, и в такой форме, в какой она не могла существовать долго, и возникла она только потому, что раньше между ними какая-то связь уже была, но в том-то все и дело, что в прежней форме она уже больше не существовала. Она возникла, по мнению Юдифи, где-то в неизмеримо большом промежутке между грандиозными планами Лео и его неспособностью хотя бы приблизиться к их осуществлению. Это казалось ей подозрительным, и она сама толком не знала, хочет ли она таких отношений. Однако пока она раздумывала и старалась разобраться, связь их становилась все более тесной. Даже когда Юдифь ходила в Национальную библиотеку, Лео шел вместе с ней, только потому, что не хотел оставаться один; сидя рядом с ней, он читал и делал выписки из трудов о Гегеле. Когда Юдифь работала дома, он садился за кухонный стол и пытался по своим выпискам написать новую главу диссертации, просто чтобы как-то переждать то время, пока Юдифь снова не займется им. Но наладилась эта связь только наполовину. И проблемы, возникшие оттого, что эта связь создалась так украдкой, без обсуждения и осознанного решения, возникли только наполовину. Юдифь только наполовину впала в панику, и чувство, что она задыхается, что она связана по рукам и ногам, охватило ее не полностью. К Лео тоже не до конца вернулась его эйфория, уверенность в себе и продуктивность. Новая глава была лишь почти готова. Потому что как раз в это время отца неожиданно должны были оперировать, и вот Лео вновь пришлось проводить больше времени в больнице, чем в библиотеке, быть больше со своей матерью, чем с Юдифью. И все стало развиваться с невероятной быстротой, и отец умер.

Теперь приходилось спрашивать себя, что же будет дальше. Наверное, необходимо принять какие-то решения. И они были приняты. Мать вызвала Лео к себе, чтобы сообщить о них. В порыве чувств Лео чуть было не обнял мать и не заплакал, потому что сюда, в эту комнату, за этот стол его отец никогда больше… — но отчужденный вид матери не допустил ничего, кроме обычного поцелуя в щеку, а после этого Лео пришлось еще и ждать, пока мать закончит какое-то явно только что начатое дело. Садись, Лео, я скоро закончу. Хорошо, мама. Проситель без прошения, перед собственной матерью, которая сидит рядом в корректно-застывшей позе, словно ее видит не один только Лео, а еще и толпы великосветской публики, или, что было дли нее одно и то же, словно она сидит совершенно одна, и берет из лежащей перед ней стопки один конверт за другим, чтобы энергичной чертой, проведенной старой ручкой, перечеркнуть адрес и чтобы, как Лео в недоумении понял, бесстрастно написать своим идиотским каллиграфическим почерком: «Адресат скончался, вернуть отправителю». Косая черта, адресат скончался, вернуть отправителю. Косая черта, адресат скончался, вернуть отправителю. За что он ненавидел ее, Лео понимал, но за что она его ненавидит, это было ему совершенно непонятно. Что он ей такого сделал, кроме того, что появился на свет и что он ее сын?