Блаженные времена, хрупкий мир

Как много у него оказалось забот. Найти жилье. Сначала он поселился в гостинице на улице Сан-Жоан. Фешенебельная улица Сан-Паулу тридцатых годов. Постепенно пообтрепавшаяся и замусоренная. Город слишком быстро разрастался. Все, кто мог себе это позволить, переехали с улицы Сан-Жоан в другие места. Она была не приспособлена к хаосу современного уличного движения. Мест для стоянок не было. Богачи уехали. С близлежащего автобусного вокзала хлынули переселенцы из бедных областей северо-востока, заполонили весь квартал, набились в дешевые забегаловки, они валялись на улицах, попрошайничали, занимались мелким грабежом. Матери семейств и их дочери предлагали себя. От этих символов падения венерическую болезнь можно было получить с гарантией, Лео неоднократно был близок к тому, чтобы поддаться искушению, неважно, пять или семь долларов заплатить за отпетое бездушное распутство, которое вовсе не так много обещало, как казалось, да, beleza, да, красотка, пойдем, нет, все-таки нет, бегство в гостиницу, это было вовсе не распутство, остановленное страхом, это было принесенное с собой из Вены тщеславие и отчаяние, да, я хочу заболеть сифилисом, заплатить за вход в гениальность,[14] и тут же — страх. И путь этот вел из бара на углу улицы Виториа и Сан-Жоан — к тростниковой водке в баре гостиницы. Страх оставался, тоска по гениальности растворялась и исчезала. Ну и шумно же здесь. Днем и ночью — шум. От улицы Амараль Гуржель до улицы Сан-Жоан, ниже Дуке де Кашпас — одна сплошная строительная площадка. Они строили навесную автостраду на сваях над этой фешенебельной улицей, бывшей некогда гордостью города, чтобы можно было поскорее миновать эту мусорную кучу между роскошным кварталом Пасаэмбу и гордо возвышающимися особняками Жардинс. Вот здесь Лео сначала и жил, на Сан-Жоан, проводя дни в поисках жилья, разъезжая и проходя пешком по городу многие километры, вечером — кружка пива на улице Виториа, или два-три пива в баре «Брахма», на углу Сан-Жоан и улицы Ипиранга, трое по меньшей мере шестидесятилетних мужчин, один из которых — мулат, наигрывали вальс внизу, в ресторане, а в баре сидели пожилые господа в потертых костюмах и женщины, выглядевшие как сводни из романа Маркоса Рея, они ели сырные палочки и оливки, таков был бар «Брахма», где по-прежнему было самое лучшее в городе пиво в разлив, а по дороге в гостиницу — проститутки, настолько апатичные, что даже не удосуживались заговаривать с возможными клиентами, Лео сам заговаривал с ними, или чуть было не заговаривал, а потом срочно ретировался в гостиницу. Здесь были самые дешевые гостиницы, которые, хотя и пришли в ужасное состояние, все же до сих пор сохраняли несообразную теперь роскошь и величественный масштаб, благородство и изощренность отелей тридцатых годов. Гораздо более скромная и маленькая комната в более солидных районах города стоила вдвое дороже. Лео ничего не боялся, все шорохи и запахи были ему здесь знакомы еще со времен детства и юности, они только сделались сильнее, резче, грубее, поэтому и казались незнакомыми. Но это было то незнакомое, среди которого он рос. А было ли в них что-то еще, связанное с тем, что он принес с собой? Он уже не мог вспомнить.