Блаженный Иероним и его век

Чем более достохвален епископ, рукоположивший тебя, тем более ты отвратителен, обманувши такого мужа. Мы обыкновенно узнаем недоброе о нашем доме последними и не ведаем о пороках детей и жен, когда о них жужжали соседи. Тебя знала вся Италия. Все восстонали, увидев тебя стоящим пред алтарем Христовым. И ты не был настолько хитрым, чтобы благоразумно скрывать пороки свои. Так пламенел, так бросала тебя, сладострастного и жаждущего, туда и сюда похоть, что ты как бы некоторый триумф и победный венок порока являл в совершениях блудодеяний  своих.

В конце концов пламя бесстыдства охватило тебя почти под мечем и среди стражи варвара, и варвара-супруга, и супруга могущественного. Ты не побоялся совершить прелюбодеяние в том доме, где оскорбленный муж без суда мог бы отомстить за себя. Ты появлялся в садах, в подгородной вилле его, поступал так свободно и безумно,. как будто, в отсутствие мужа, ты имел ее женой, а не любовницей. А потом, когда она попалась, ты убежал. Тайком убежал в Рим, скрывался среди разбойников Самнитов и при первом же слухе о муже, который для тебя вроде нового Ганнибала спускался с Альп, ты только на корабле счел себя в безопасности. Такова была поспешность бегства, что ты саму бурю считал безопаснее твердой земли. И вот ты, наконец, прибываешь в Сирию, где обещаешь, что тебе хочется отправиться в Иерусалим и посвятить себя на служение Господу. Кто же бы не принял того, кто обещал быть монахом, особенно не зная трагедий твоих и читая рекомендательные письма епископа твоего к другим священнослужителям. И ты, несчастный, превратился в ангела света, и служитель Сатаны — прикидывался служителем Истины. В одежде агнца скрывал в себе волка и после прелюбодеяния в отношении к человеку жаждал сделаться прелюбодеем по отношению к Христу".

Мы позволили себе привести это письмо тем более, что все наши старания изобразить эпоху никогда не могли дать читателю того, что дает оно. Письмо же это могло познакомить его и со стилем Иеронима в таком объеме, какого не могут представить отдельные выдержки. Сюжет письма мог бы быть сюжетом какой-нибудь "Новеллы итальянского Возрождения", — и это должно еще раз подтвердить нашу мысль, что V и XV века имеют для Рима что-то общее между собой и могут быть рассматриваемы со стороны преобладающего настроения своего как какая-то своеобразная "пляска смерти" накануне гибели.

Теперь нам остается добавить лишь очень немногое, чтобы наш очерк мог считаться законченным. Нам кажется, что после всего сказанного для читателя хоть отчасти должен был стать ясным духовный облик этого удивительного человека, в котором так странно сочетались аскетизм и тонкие вкусы, научность и поэзия, озлобленность и нежность, ненависть к миру и любование им. Для полноты сведений укажем, что Иероним умер в 420 году и был причислен к лику святых. Память его в церкви Восточной празднуется 15 июня.

Ради этой же полноты мы позволим себе кратко задержать читателя на указании того отношения, которое установилось к Иерониму еще при его жизни и прошло — так или иначе меняясь — через всю историю вплоть до наших дней. Что касается его современников, то они почти единодушно были исполнены глубокого преклонения пред его ученостью и высоким подвигом его жизни. Августин, Сульпиций Север, Орозий — все они отдавали должную дань его подвижничеству и его бесконечному трудолюбию на пользу церкви. Некоторые враждебные голоса, осуждавшие характер святого, не могли существенно повлиять на суждение о нем всего западного христианства. И чем дальше в глубину Средних веков уплывал корабль католичества, тем все значительнее и величавее вырастала перед взорами христиан эта далекая и поэтическая в своей биографии фигура. Эпохе средневековья она должна была очень отвечать своим суровым и страстным устремлением "туда", в небесную потусторонность, а необыкновенность жизни давала пищу религиозному вдохновению средневековых сказаний в такой степени, как редко у какого-нибудь иного святого. И вот мы, действительно, видим целый венок легенд около этого прославленного имени. Они перенеслись и в живопись: там, как неизбежная декорация, как необходимые атрибуты при изображении халкидского отшельника,  утвердились все  эти львы, покоящиеся у его ног, фазаны, прилетающие к нему, непременный череп и рядом с ним иногда роза как символ тленной красоты, кардинальская шляпа и камень, служивший ему для биения в грудь на молитве, и конечно — тоже почти всегда неизбежная — раскрытая перед святым большая книга.