Блаженный Всея Руси

Больше всего нам с Иваном понравилось, что род наш восходит к императору Августу, его, правда, Адашев то так называл, то по-другому, но в древности у людей много имен было, кроме своего собственного еще имена родителей и дедов притягивали, а к ним в придачу имена всех святых-покровителей, тут немудрено запутаться. Был у этого императора брат (это мне особенно понравилось, я даже в ладоши захлопал) по имени Прус, которому отошли все земли северные, от него мы по прямой линии происходим и от него же пошло название для всего нашего народа и всей нашей земли. А уж потомки этого Пруса державу приумножили и расширили во все пределы. И Византия наше первенство признавала, в знак чего император ихний передал нам венец царский – шапку Мономаха, которая доселе в сокровищнице великокняжеской пылится без дела. С какой стороны ни посмотри, мы наследники великих империй и именоваться мы должны не великими князьями, и даже не царями, а императорами.

Тут голова у нас совсем кругом пошла, но Иван по извечной недоверчивости своей решил бояр порасспрашивать, каждого по отдельности, чтобы не сговорились. Те вопросам его не удивлялись. Да, говорят, все так и было и есть. И по себе водят, как по карте: соболя на шубах у нас из земли сибирской, смарагды из земли индийской, жемчуга из земли китайской, золото из земли бухарской, а вино у нас в животе франкское да гишпанское. А уж о древности родов своих могли говорить безостановочно.

– Что же вы мне этого раньше-то не рассказывали! – прерывал их Иван.

– А ты не спрашивал, – отвечали они дружно и добавляли снисходительно, – да и мал ты еще о таких делах думать.

Признаюсь, я до сих пор не знаю, все ли правдой было в рассказе Адашева, а если не все, то какая часть. И не от лености моей не знаю, а совсем наоборот – от избытка усердия. Чем больше узнавал, тем больше запутывался. Такая каша сейчас в голове! Вот Габсбурги австрийские тоже от Августа род свой выводят и от родства с нами не отрекаются. А в германских землях меня на смех подняли. Мы, говорят, когда еще ту империю разрушили и императоров тех извели. А будете на правах своих настаивать, так и вас побьем. И в подтверждение слов своих книги всякие мне под нос суют. История вроде похожая, да не совсем, сами, поди, и придумали. А что в книге написано, мне не указ, не всякой книге верить можно. Это я вам как писатель говорю.

* * *

Так и прожили мы с Иваном четыре года.

В левое ухо Сильвестр бубнит: «Вера зашаталась, народ русский благочестие оставил, ересям иноземным предается. Монастыри стяжательствуют, землями и крестьянами обрастают, деньги в рост дают. Монахи в дальних монастырях мужеложествуют, а в ближних с монахинями вместе в банях моются. Иной поп и Писания не знает, и службу путает, когда от небрежения, а когда и от пьянства. В народе стон, плач и скрежет зубовный, на дорогах разбой, в судах лихоимство. Торговля захирела, крестьяне оскудели, иные уж и не пашут, и не сеют. Казна царева пуста, а и из пустой воруют. В войске разброд, в боярской думе смута».

В правое Адашев: «Земля русская обширна и обильная, вот только порядку в ней нет. Наведи порядок крепкой рукой, сядь на престол великокняжеский и правь с мудростью и твердостью во славу Господа и на радость народу. Непокорных усмири, бунтующих разбей, разбойников покарай. Бояр согни, людей служивых возвысь, войско воссоздай и сам во главе встань. Монастыри да церкви строй, но лишнее у монастырей себе в казну отпиши, их дело Богу молиться».

А сверху митрополит Макарий: “Аминь!”

И звенят колокола над Москвой, несется благовест: государю нашему, великому князю Иоанну Васильевичу шестнадцатый год исполнился, веселись народ.

Но невесел был в те дни брат Иван. Он думу думал.

Глава 2 Два венчания и маленькая шутка [1546–1548]

Крепко задумался тогда Иван. Больше трех месяцев из кремлевских стен не выходил. До чего дело дошло! Я, обеспокоенный, его на охоту зазывал, но вотще, самую веселую осеннюю пору Иван упустил. И молился больше своего обыкновения.

А о чем он думал, чего у Бога просил, мне тогда было неведомо. И советники его ближайшие, постельничий Алексей Адашев и протопоп Сильвестр, и друг любезный, Андрей Курбский, в тревоге ходили – не звал он их на совет. Дума же боярская ничего не замечала, вела свои дела как встарь.

Лишь когда санный путь лег и морозы завернули, призвал Иван к себе митрополита Макария и долго с ним говорил. А как вышли они из палаты, но все мы, ожидавшие рядом, поражены были происшедшей с Иваном переменой. Лик его был светел, а глаза, чуть влажные и блестящие, смотрели куда-то вдаль поверх наших голов. И Макарий был радостен сверх меры, все причитал «Ох, счастье-то какое!» и «Хвала Господу, сподобил на старости лет!», даже всю дорогу к крыльцу чуть подпрыгивал, что его сану не подобает. А вернувшись к себе в митрополичьи палаты, первым делом разослал гонцов ко всем боярам, потом же отпел благодарственный молебен в храме Успенья. И мы на том молебне, не зная еще, в чем дело, веселились сердцем.