Блаженство кротких

Дорога к царской усыпальнице вдоль ущелья по руслу вади была проложена недавно, и на скорую руку. Ноги Эйе отвыкли от ходьбы и плохо слушались, а временами он спотыкался, хватаясь толстыми пальцами за руку посла. Шесть километров растянулись в четыре часа пути – единственного, что Божественный Отец должен был одолеть пешком.

Встречный ветер сносил пыльные клубы к нескончаемой траурной процессии. Они шли первыми в людской цепи, вслед за драпированным голубой тканью паланкином нового земного бога – фараона Семнех-Ка-Ра. А впереди, двадцатиногим кораблём плыли погребальные дроги, гружёные золотым саркофагом Эхнатона.

Извилистая дорога медленно поднималась вверх и завершилась утоптанной широкой площадкой. Пыльные дроги стали напротив чернеющей дыры в холмистом песчанике.

– Голос большой воды когда-то привёл фараона сюда, где не найти даже костей шакала. – Эйе жадно хватал горячий воздух, – Такова воля Атона. – Он вскинул ладони к нещадному полуденному солнцу, затем вытер потное лицо жёлтым платком. Поморщившись от едкой пыли, скосил взгляд на внимательно слушавшего посла, – Когда строился великий город, место для царской гробницы было там, – он указал пальцем в сторону Ахетатона, – На откосе скалы южного некрополя.

Эйе, как и всякий знатный египтянин, всю жизнь готовящий место своего погребения, туманно улыбнулся с налётом зависти, – Оттуда, как на ладони виден город. И большой изгиб Реки. И остров с зелёными нивами. И всё это – в золотом свете заката. Разве можно возжелать лучшего места для усыпальницы?

Он тяжко вздохнул и обвёл суровым взглядом безжизненный пейзаж ущелья с зазубринами холмов, продуваемых раскалёнными ветрами.

Гиблое место, – подумал Хануфа, и спросил, пользуясь откровенностью божественного отца, – А откуда он, этот голос воды?

Эйе впился маленькими влажными глазками и пару минут смотрел молча. Хануфа поёжился, решив, что спросил лишнего, затронув щекотливую тему. Ему, чужестранцу, лучше бы держать язык за зубами. Но Эйе ответил.

– Голос падающей воды он слышал с детства. А с ним приходили судороги и озноб. В раннем детстве звук был особенно силён. Он катался по полу и кричал, затыкая уши руками. Но звук был в голове. Родители призвали лучших лекарей. Его лечили, но тщетно. Тогда я. – Он ткнул себя в грудь пухлым пальцем, – Я первый распознал в его припадках знак богов. Мне не поверил даже его отец. Только мать юного Аменхотепа, – он снова пересёкся взглядом с послом, – Тогда его ещё звали Аменхотеп.

Хануфа согласно кивнул. Эйе продолжил, немного отдышавшись, – Так вот, только сестра моя, царица Тийи, поверила, и то не сразу. С годами наследник понял, что этот знак шлёт ему Атон. – Божественный отец умолк, задумавшись о чём-то. – А в последние годы звук стал стихать. Он был, но становился тише и мягче, словно порог божественной реки снижался со временем, и река усмиряла свой ход. А за два дня до этого… он сказал мне… но я не поверил, – лицо его свело глубокими морщинами, глаза помутнели, – Вернее, я не мог позволить себе поверить. … И не верить не мог, – он смахнул слезу высохшим на ветру платком, – Он был так молод. Я молился и надеялся на милость Атона.

Тут Эйе осмотрелся по сторонам, и оставил посла, завидев второй паланкин, только что поставленный четырьмя эфиопами.

Из-за отброшенного полога показалась юная царица Меритатон и черноволосый мальчик с утончённым лицом. Грузный коротышка Эйе, широко улыбаясь, распростёр руки навстречу бегущему внуку – наследному принцу Тутанхатону.

Положение Божественного отца при дворе не изменилось, так как на трон сел его второй племянник. Не изменится оно и через пару лет, когда, сменив имя в угоду вернувшим былую власть жрецам Амона, на трон взойдёт его девятилетний внук Тутанхамон.

Пока Хануфа взирал на окружавшую суету – рабочих, затаскивающих саркофаг в скалу, бритоголовых жрецов Атона, чинно воздающих молитву, его никак не отпускал вопрос, который так или иначе задавал себе каждый участник церемонии.

Почему фараон, посвятивший жизнь служению Атону, обрёл пристанище именно здесь, в столь ужасающе гиблом месте?

До ответа оставалось три тысячи триста лет. И находился он далеко на севере, где хлестали песчаный берег волны холодного моря, а широкая река несла воды огромного озера в узкую бухту морского залива.

И не было еще имён ни у моря, ни у озера, ни у реки, ни у залива.

А были ветер, вода, песок, да смолистые прибрежные сосны.

17. Ночной звонок.

Элька потянулась сладко и похотливо. Перекатилась к лежавшему на спине Сергею. Он тихо шепнул, – Эля, всё, я пас. Ты выжала меня, как тюбик.

Она презрительно ткнула пальцем в плечо. – Слабак!

Сергей повернулся, и широко улыбаясь, вопросительно уставился в упор. Cкорчив рожицу, она помотала носом и перевернулась на спину. Спать не хотелось никому. Также, как и остального. Элька вытянула руки за голову, подцепив ногтями складку дивана.