Блаженство по Августину

Чтобы нечто подобное содержательно изложить и сформулировать, куриал Патрик из нумидийской Тагасты не был настолько образован. Тем не менее старшего сына отдал в учение наперекор доселе ходячим и бродячим мнениям, когда тому было менее шести лет от роду.

По смыслу и содержанию к вышеизложенным умозаключениям в зрелости пришел сам Аврелий Августин, стремясь исповедально вспомнить об отце и своем детстве. Притом без излишнего раздражения и придирчивой, обидчивой неприязни к прошлому, будь оно его личным, родным и близким или же полузабытым, очень далеким в отчужденных пространствах ушедшего безвозвратного времени.

Отец полагал сына готовым к школьным занятиям, если тот самостоятельно, без страха перед высотой держится в седле, хорошо освоился с тем, как управлять голосом и поводьями хитро-ленивой, но смирной и ласковой лошадкой Лептоной. В противоположность горячим гетулийским сородичам, ей никогда и никуда не хотелось мчаться, обгоняя ветер, и ее почти невозможно заставить перейти с неспешного шага на рысь.

В то лето Патрик также учил Аврелия обращению с нумидийским, хоть и маленьким, но боеспособным кавалерийским луком и настоящей воинской пращой. К метательному оружию его сын не проявил большого интереса и врожденного умения, но с легким детским копьецом управлялся довольно умело, на ходу постигая отцовские инструкции и военное искусство.

По недостатку досужего времени Патрик поручил воинское образование и воспитание сына пожилому рабу Аннею, который немало послужил вспомогательной рабочей силой в лимитрофных каструмах. Анней и Аврелий с ходу нашли общий язык, и раба вроде как собирались взять в город в качестве дядьки при мальчике. Но тот чем-то нехорошим провинился, выказал строптивость, его наказали и по древнему обычаю посадили как пса на цепь привратником в усадьбе, а угодливой кормилице Эвнойе вернули должность няньки Аврелия.

Старый оруженосец Анней, между прочим, в момент показал и научил маленького Аврелия, каким образом неустрашимо держаться на глубокой воде, не тонуть и плыть, живо работая руками и ногами. А вот от женщины Эвнойи ничего такого полезного и мужского не дождешься, кроме глупых сказок-страшилок на ночь. Но их Аврелий наяву нисколечко не пугается, а что же такое страшное ему снится по ночам, по утрам почему-то вмиг забывается. Кабы его помнить, то он, может быть, перестанет по-глупому, по-детски бояться темных ночных кошмаров. Или же начнет их страшиться и опасаться ясным понятным образом, по-умному, как взрослые и старшие. Они-то ведь, даже отец, не говоря уж о матери, по-настоящему живут со страхом, чтобы их не дай Боже, не наказал, не покарал самодержавный судьбоносный Господь Всемогущий и Всесильный. Бог им понятен, насколько ему доступны желания и приказы взрослых, сильных и умных, мигом готовых по голове и по заднице враз растолковать непонятливому и непослушному что к чему, кто кого главнее и разумнее.

Вон один нумидийский послушный мальчик время от времени пытается научить членораздельной речи большого белого красноногого попугая, привезенного отцом из-за гор. Неразумной бестолковой твари с круглыми зелеными глазами Аврелий как учитель настойчиво твердит разные вразумляющие слова, по-хорошему предлагает повторять вслед за ним. И больно, должно быть, щелкал резным прутиком по желтому клюву. В ответ же хохлатый неслух сам злобно щелкал клювом и строптиво, — вот где глупец! — ни за что не желал и до сих пор не чешется произнести что-либо внятное, по-человечески всем понятное и разумное. Ну и сиди, дурак, в клетке!

Иное дело — собаки, кошки и лошади. Они хоть и не способны к людским речам, но понятливы и благорассудительны, быстренько схватывая, чего для них есть добро, а что — худо. Наверное, и у высокогорного орла не больше соображения, чем у деревенского петуха на заборе. Раз так, то почему орлы на древках у имперских римских легионов?

Дав себе слово обязательно спросить у отца, отчего оно: такие знаки, признаки — маленький Аврелий на сон грядущий перешел к другим, почти взрослым размышлениям. О них ритор, грамматик и философ, а по прошествии немалого числа лет теолог, пресвитер и епископ Аврелий Августин станет неоднократно вспоминать, рассуждать, раздумывать. Как в молодости, так и в старости он альтернативно и дихотомично многажды размышлял, говорил, писал о психологических и соматических взаимоотношениях и взаиморазличиях между людьми — будь они христианами или язычниками, хозяевами или рабами, богатыми или бедными, взрослыми или детьми, мужчинами или женщинами.

Животные одной и той же породы принадлежат к единому виду и весьма сходны внешне и внутренне между собой. Но насколько же многоразличны люди! Даже если они состоят в том же мужском либо женском роде, каждый или каждая из них действует, чувствует, выглядит чужеродно и разделено по отношению один к другому.