Бледная поганка

Котова толкнула меня в столовой, я облилась компотом, испортила белую блузку (которую потом так и не удалось отстирать, бабка стегала меня за неё с особой жестокостью), а Котова с подружками довольно ржали, изображая моё глупое лицо, когда я смотрела на расползающееся вишнёвое пятно.

— Конечно, я помню. А помнишь, в шестом…

— Да, да, да, — с энтузиазмом подхватил он. Рассказал какую-то глупость, которыми я не особо гордилась (я хотела о другом), но глаза у него блестели от восторга, и я не стала исправлять.

За этот блеск в его глазах я отдала бы всё.

— Слушай, всё хотел тебя спросить, а Лаврухиной ты правда в рюкзак насрала?

С Лаврухиной была та же история. Она задиралась долго, незаметно, подленько, исподтишка, пока меня не достала. Пока руку не засунула в дерьмо. Истерику, которая с ней случилась, запомнили все. Так её между собой потом и прозвали Засранка, пока она в другую школу не перевелась.

— Конечно, нет, — покачала я головой. Хотела сказать, что это не я, как отпиралась всё время, доказать всё равно никто ничего не мог, все только догадывались, но не стала. — Это было собачье. Я увидела, как большая собака справила нужду у школы. Добросовестный хозяин собрал тёпленькое лопаткой в пакет и выкинул. А я вытащила.

Хотела добавить, что Лаврухина сама напросилась, но сочла лишним. Мне показалось, Сомов расстроился. Словно видел перед глазами, как я на корточках тужусь над её открытым портфелем, или бережно какаю дома в пакетик и несу в школу, а тут такое разочарование — дерьмо оказалось не моим.

— Но всё равно ты очень крутая, — сказал он. — Слушай, а… — вспомнил он ещё что-то.

Удивительно, как много он помнил обо мне. Куда больше, чем я сама.

И, наверное, восхищался мной как диковинной зверушкой, но кто бы мне тогда объяснил.

— А помнишь, мы как-то после экскурсии припёрлись всей толпой к тебе домой? — снова спросил Андрей.

Совсем стемнело, когда мы дошли до моего дома и остановились у подъезда.

Сомов задрал голову, безошибочно найдя глазами окна, хотя был у меня всего один раз, тот самый, после экскурсии.

Боже, какой он был красивый! Аж дух захватывало. Высокий, стройный, широкоплечий. И эти волевые скулы. И твёрдые чувственные губы. И глаза… Провалиться мне на этом месте!

— Квартира у тебя охуенная, — сказал он.

— Ну, сейчас там всё изменилось, — пожала я плечами и отвела взгляд.

Не к добру это — так на него пялиться.

— Жаль твою маму, — вздохнул он сочувственно.

— Да, мне тоже, — кивнула я.

Когда Варя взял меня под своё крыло, у меня появились деньги на её лечение.

Мать откапали, привели в божеский вид. Как мне казалось, она вполне пришла в себя, пока не шагнула под автобус.

Происшествие зафиксировали как несчастный случай. Очевидцы и водитель автобуса говорили, что она даже не повернулась, просто шагнула на проезжую часть, и всё.

— Хорошо, что не мучилась, — шептались на похоронах. — Калекой не осталась. Дочке обузой не стала. И умерла молодой.

А я смотрела на её волосы и думала, что они даже не успели отрасти.

Погибла она по невнимательности, или ей стала невмоготу жизнь без властной матери и алкоголя, я уже никогда не узнаю.

Кирилл нашёл мне липового опекуна, и с тех пор я жила одна.

Отмыла квартиру. Как могла, сделала ремонт. Кое-что прикупила. Но, конечно, это были уже не те хоромы, что видел Сомов в шестом классе и которые поразили его в самое сердце.

— Прости, но я, наверное, больше не могу с тобой заниматься, — сказала я.

— Это из-за моей матери, да? — он заметно расстроился.

— И да, и нет. Мне, правда, сейчас меньше всего нужны проблемы. — Варицкий был под следствием (а значит, и моё имя могло всплыть), я ему поклялась, что поступлю, а директор школы слов на ветер не бросала. — Да и тебе тоже.

Сомов протянул руку и вдруг коснулся моего лица.

— Ты очень красивая.

— Издеваешься? — ужаснулась я.

Нет, нет, не может быть, чтобы я ему нравилась, предательски стучало в висках.

Ужаснулась и испугалась. Сама себя и того, что почувствовала.

— Не издеваюсь, — сказал он серьёзно. — Ты как модель. Ну, вроде Келли Миттендорф.

— Ты странный, — пожала я плечами, стараясь ничем себя не выдать. Сердце колотилось, как у загнанного зверя. — Но в школе лучше ко мне не подходи, ладно?

— Ладно, — кивнул он, тяжело вздохнул и побрёл домой.

Могла ли я знать, что мой отказ станет лучшей приманкой? Конечно, нет.

Поверила ли в искренность его слов? Конечно, да.

Много ли мне было надо! Доброе слово. Долгий взгляд. Одно короткое касание.

Я весь вечер я просидела в сети, рассматривая фото Келли Миттендорф.

Американская фотомодель с очень спорной внешностью. Кто-то считал её лицо по-детски трогательным, а её, из-за бледной кожи, похожей на фарфоровую куколку, кто-то — откровенно страшной. На снимках она выглядела то инопланетянкой, то умственно отсталой девочкой из деревни.

Тем не менее, она была одной из самых ярких представительниц ugly face models — моделей с некрасивыми лицами (в мире моды был спрос на неповторимость) и она… нравилась Андрею Сомову.

Я посмотрела в зеркало на своё лицо.

Да хуй ты угадала, дорогая мама Сомова, он — мой.

Я его люблю.

17