Бледно-серая шкура виновного

— Глаз, — нетерпеливо повторила она. — Глаз с ресницами. Разных цветов. А на одной паре, на парне с девчонкой, было только чуть-чуть колокольчиков и погремушек. Делаешь что захочешь. Кому от этого вред? Время цветения, что-то вроде любви, наше личное дело. Ну, он ворвался при этом мигающем свете, под эту музыку, мы, наверно, даже не слышали. Ворвался с пистолетом, в своей дьявольской черной кожаной куртке, всех перепугал. С такой высоты за секунду не спустишься. Ну, видит свет, давай громко командовать, а никто его не послушался и внимания не обратил. Тут он начал вопить и кидаться на всех. Малышка хотела настроить его, принять как гостя, стала бросать в него цветы, а он и на нее набросился. Из нас семерых он избил четверых, которые выше всех воспарили, исколотил до полусмерти, и плейер разбил, расколошматил ко всем чертям, а троих остальных усадил спиной к голому холодному пружинному матрасу. Мы не испугались и не рассердились, ничего подобного. Только жалели, что от нормального никак понимания не добиться. Ему надо только бить людей да ломать вещи. Разбил все три стробоскопа и выкинул. А они дорогие, и трудно найти такой, чтобы очень долго работал, не перегревался и не перегорал. Я так воспарила, что все про него поняла. Он вещи ломает и бьет людей по головам из-за ненависти к себе. Я ведь видела, как он раздавливал мистера Бэннона тяжелым мотором, знала, что из-за этого он себя ненавидит. Он собрал всю травку, три маленьких пузырька с порошком кислоты, все валявшиеся цветные полароидные снимки. Их раньше сделал один парень, чтобы отвезти назад в Джэкс, в группу, ради той разрисованной глазами девчонки, которая ему очень нравилась.

— Господи Иисусе, Боже всемилостивый, — хрипло охнул шериф.

— Хотел вызвать подмогу по радио, всех забрать, посадить, а мне было его просто жалко, в нем ведь совсем нет любви, я и сказала, что он ненавидит себя из-за мистера Бэннона. Он посмотрел на меня, схватил простыню, завернул меня в нее и утащил с собой ночью. Сунул в свою машину, и я все рассказала — все, что видела. Говорю, ему надо сменить ненависть на любовь, а мы можем указать ему путь. Чувствую, начинаю спускаться с высот, начинаю думать о куче жутких неприятностей, а ведь мне сейчас никак нельзя в тюрьму. Потому что мы с Роджером должны выполнить много заказов. Он все допытывался, кому я сказала об этом, и, хоть я приходила в себя, мне хватило ума намекнуть, что, мол, может, сказала, а может, и нет. Тогда он объявил, что будет собирать свидетельства, подумает, что ему делать, мы должны поостыть, так что он со мной завтра встретится.

Ну, и утром ребята уехали в грузовике, а я первым делом выложила все Роджеру. Это было в пятницу. Днем приехал Хаззард, велел Роджеру уйти, а мне сказал, что отправил улики в надежное место, у него на руках фотографии, они доказывают, будто мы с Роджером совращаем малолетних, ведем развратный и аморальный образ жизни. Потом все допрашивал и допрашивал об увиденном в то воскресенье. Потом спросил, знаю ли я друга Бэннона по фамилии Макги. Я ему рассказала про тот единственный день, он заставил все очень подробно припомнить. Начал расхаживать взад-вперед, а потом говорит, что мне надо пойти сделать заявление, и объяснил какое. Я спрашиваю: зачем это делать? Ведь если он нас оставит в покое, я про него никогда никому не скажу. А он говорит, если я не послушаюсь, он навсегда нас обоих засадит, в любом случае доказательств против обоих хватит на пять — десять лет. А я говорю, пусть попробует, я тогда расскажу все, что видела. А он говорит, все поймут, что я просто хочу помешать ему исполнять свой долг, и никто не поверит, никто никогда ни поверит ни единому слову обколовшейся наркоманки, а от тех снимков даже ежа стошнит. Говорит, если сделаю свое дело, то после вынесения обвинения мистеру Макги он мне все вернет. Потом разрешил поговорить с Роджером наедине, мы какое-то время думали, может быть, просто смыться, где-нибудь влиться в колонию, но этот путь мы уже пробовали и лучше решили стать прикидными.

— Какими-какими? — спросил шериф.

— Время от времени сливаться с группой и честно зарабатывать себе на хлеб. Если мы убежим, погубим созданное дело, а оно в среднем может приносить, наверно, сто пятьдесят в неделю, да и вдруг Хаззард как-нибудь все равно нас достанет. — Она запустила пальцы обеих рук в длинные светлые грязные волосы, откинула их назад и продолжала:

— Ну и думаем, ладно, только мы ведь не знали, что за это мое заявление меня еще хуже накажут, чем за его улики, не знали, что мистер Макги оправдается, он ведь сказал, может, мистер Макги вообще не ответит ни на какие вопросы. Так что ж теперь с нами будет?

— Что с тобой будет? — переспросил шериф. — Клянусь Богом, девушка, я даже не знаю, что с тобой сейчас творится.