Бледное солнце. Сборник рассказов

«Да не может быть. Не верю… ю… ю», – промычал он, пьяно подражая Станиславскому. «Щёлкни сам», – парировал я.

Нефтяник поднатужился, покраснел, часто и алкогольно дыша, звук его щелчка оказался гораздо сильнее и мощнее. После него из-за поворота выбежала огромная псина. Её блестевшие красным глаза разбавил праздничный неон. Мне на мгновение показалось, что он услышал грозный предупреждающий рык. «Видал! – Нефтяник снова отхлебнул пива из банки, – Фигня это всё, тут этих собак нерезаных толпы шныряют. Отдыхающих тока пугают».

Я ошеломлённо промолчал.

«Смотря, кто пальцами щёлкает», – буркнул я едва слышно, всё больше впадая в невероятносную стадию опьянения.

Застолье переросло в братания, уходить не хотелось, но кому-то было нужно идти. Обещания приехать в гости без адреса и места назначения, были пропеты. Через небольшой провал в памяти, хлопающий меня по спине нефтяник в суровом объятии и его, ускользающая из моих ладоней, жена, исчезли. Последнее, что я помнил, это Сонины руки, шершавую кору дерева, которая больно впивалась в щёку, кабриолет выпустивший девочку, с огромным синим жуком в кармане. Она поклонилась и сказала: «Здравствуйте, меня зовут Петри». Я пытался предостеречь её от хождения на гору, но всё вдруг закружилось, завертелось: кабриолет, запряжённый в собачьи упряжки и кипарис, и лавровое дерево, и даже море голубым смерчем пронеслось мимо. Вдруг наступила тишина.

Меня заставил вздрогнуть и очнуться громкий голос врача.

«Спите беспокойно. Совесть не чиста?» – Он протягивал мне подстаканник с выдавленным на нём Гагариным и похожей на авиационную бомбу ракетой со звёздным шлейфом, застывшим у сопла. Подстаканник был заправленный полным стаканом густобордового напитка.

Чай оказался горячим и не сладким.

«Пойдём, прогуляемся. Я тебе кое-что покажу», – врач встал и пошёл в прихожую.

На улице было промозгло, но тепло. Мы прошли в молчании мимо не успевших ещё открыться кафешек, с полосатыми сине-белыми зонтиками над пустующими пластиковыми столами. Мимо магазина, где мы с Соней покупали виноград, полезли вверх по дороге, что на картине упирается в небо, дошли до предела и перевалили границу.

В самой верхней точке я успел взглянуть на море. Оно блестело внизу фольгой от шоколадки в местах, где лучи проснувшегося только что солнца пробивались сквозь облака.

Хозяин квартиры, куда, нужно сказать прямо, мы просто вломились в несусветную рань, уже не спал или ещё не ложился. Нарукавники, дермантиновый передник, сосредоточенное хмурое лицо.

«Я за фотографиями, помнишь те…», – с каким-то даже интересом в голосе произнёс мой врач. «Что приехал?» – выдавило из себя вопрос хмурое лицо. «В коробке на шкафу», – нарукавник указал в сторону доисторического шифоньера.

Я ещё не понимал о чём идёт речь, но нехорошее смутное предчувствие вползло мурашками по спине и уселось на моём левом плече.

Снимки рассыпались на столе под фотопрожектором, и у меня потихоньку начало темнеть в глазах от того, что я мельком увидел. Там в черно-белом изображении того времени была и Соня, и я, и какие-то люди вместе с нами. Карточек было много. Я даже не смог сразу все рассмотреть. «Их можно взять?» – спросил я неуверенно.

«Двести баков гони», – ответило невозмутимое хмурое лицо.

На улице я вопросительно уставился на своего знакомого врача. Наверняка у меня было подходящее выражение лица, для того, чтобы он начал оправдываться.

«Ты же сам заказал у него эту услугу». – «Какую услугу?» – недоумевал я. «Тайная фотография, называется. Я же тебя к нему и приводил, а ты их не забрал».

Признаться честно, я ничего такого не помнил. Да и какая мне теперь была разница. Целую коробку с отпечатками былого счастья я бережно прижимал локтем к своему боку и мне нетерпелось как следует разглядеть со стороны наши безумные дни, свою единственную Соню.

С первых же попавших мне в руки снимков я понял, что многое моя память не просто упустила, каким-то непостижимым для меня образом подменила, переделала, подсунула мне готовый благочестивый, с совестью выполненный эрзац. Оказалось, что я, непоправимо, беспечно, без всякого на то права – оживлял себя, в потерянных на долгие годы, днях.

Вот фотография, где я отнюдь не с Соней, а с совершенно мне незнакомой девушкой. Наши лица рядом, словно после поцелуя и взгляд у меня не дружеский, а какой-то одурманенный, мутный. Фотограф на обратной стороне снимков поставил карандашом дату, что весьма смущало меня космическим числом дней, разделивших мою жизнь на счастливое «помню» и трагическое «не помню», но восстанавливать очерёдность событий так было всё-таки легче. Когда хронология в картинках была разложена на полу комнаты, мы с врачом начали их словесное описание.