Бледный огонь

При этих словах Освина Бретвита осенило ложное прозрение, и он простонал про себя: да, конечно же! Какая тупость с моей стороны! Он же один из наших! Пальцы его левой руки невольно задергались, как если бы он натягивал на нее бибабо, между тем как глаза его напряженно следили за простонародным жестом удовлетворения собеседника. От карлистского агента, открывающегося старшему по рангу, ожидался знак, соответствующий букве «X» (первая буква имени Ксаверий по-земблянски) в одноручном алфавите глухонемых: рука в горизонтальном положении со слегка согнутым указательным пальцем и остальными, собранными щепоткой (многие критиковали этот знак как чересчур безвольный, теперь он заменен более мужественной комбинацией). В тех нескольких случаях, когда он был подан Бретвиту, откровению предшествовал для него миг напряженного ожидания – скорее прореха во времени, чем действительная пауза, – нечто вроде того, что врачи называют «аурой», странное ощущение одновременно напряженности и нереальности, одновременно жара и холода неизъяснимого раздражения, пронизывающего всю нервную систему перед припадком. И на сей раз тоже Бретвит почувствовал, как магическое вино ударяет ему в голову.

«Хорошо, я готов. Подайте знак», – сказал он жадно.

Градус, решившись рискнуть, взглянул на лежавшую на коленях Бретвита руку – незаметно для своего хозяина она, казалось, ручным шепотом подсказывала Градусу. Он попытался повторить то, что она изо всех сил старалась внушить ему, – всего лишь рудименты нужного знака.

«Нет-нет, – сказал Бретвит, снисходительно улыбаясь жесту неловкого новичка. – Другой рукой, друг мой. Вы же знаете, Его Величество левша».

Градус попытался опять – но, подобно изгнанной марионетке, пугливый маленький суфлер исчез. По-бараньи уставившись на свои пять ставших чужими обрубков, Градус проделал движение неумелого, полупарализованного тенеписца и наконец неуверенно изобразил V – знак победы. Улыбка Бретвита начала блекнуть.

Когда она исчезла, Бретвит (это имя означает «шахматный ум») встал со стула. В более просторной комнате он зашагал бы взад и вперед, но это было невозможно в набитом вещами кабинете. Градус-Неудачник застегнул все три пуговицы своего тесного коричневого пиджака и несколько раз тряхнул головой.

«Я считаю, – сказал он сердито, – надо быть справедливым. Коли я привез вам эти ценные бумаги, вы должны мне за это устроить свидание или по крайней мере дать мне его адрес».

«Я знаю, кто вы такой! – вскричал Бретвит, указывая на него пальцем. – Вы репортер! Вы из этого паршивого датского листка, который торчит у вас из кармана. – (Градус машинально потрогал его и нахмурился.) – Я надеялся, что они перестали меня изводить! Вульгарная назойливость! Ничто для вас не свято – ни рак, ни изгнание, ни гордость короля!» (Увы, это правда не только в отношении Градуса, есть у него коллеги и в Аркадии.)

Градус сидел, уставясь на свои новые башмаки цвета красного дерева, с дырчатыми передками. Карета скорой помощи, нетерпеливо вскрикнув, промчалась по темным улицам тремя этажами ниже. Бретвит выместил свое раздражение на лежавшей на столе переписке предков. Он схватил аккуратную пачку вместе с отделившейся от нее оберткой и швырнул все это вместе в мусорную корзинку. Веревка упала снаружи, к ногам Градуса, который поднял ее и добавил к scripta.

«Пожалуйста, уходите, – сказал бедный Бретвит. – У меня боль в паху, которая сводит меня с ума. Я не спал три ночи. Вы, журналисты, упрямая шайка, но я тоже упрям. Вы никогда от меня не узнаете о моем короле. Прощайте».

Он подождал на площадке, пока шаги его посетителя не спустились вниз и не дошли до двери подъезда. Она открылась и закрылась, и потом со звуком пинка погас автоматический свет на лестнице.

Строка 287: Напеваешь, укладывая

Карточка (двадцать четвертая) с этим текстом (строки 287–299) помечена 7 июля, и под этой датой я нахожу в моей записной книжечке следующую запись: «Доктор Аллерт, 3.30 пополудни». Испытывая легкую нервозность, как большинство людей перед посещением врача, я решил купить по дороге какое-нибудь успокоительное средство, чтобы не дать учащенному пульсу ввести в заблуждение доверчивую науку. Я нашел капли, которые хотел, в аптеке же принял ароматное питье и как раз выходил, когда заметил Шейдов, покидающих соседний магазин. Она несла новый чемодан. Ужасная мысль, что они, пожалуй, уезжают на летние каникулы, уничтожила действие лекарства, которое я только что принял. Так привыкаешь к тому, что чужая жизнь протекает рядом с твоей собственной, что неожиданный поворот параллельного тебе сателлита вызывает чувство остолбенения, пустоты и несправедливости. И главное, он еще не кончил «моей» поэмы!

«Собираетесь в путешествие?» – спросил я, улыбаясь и указывая на чемодан.

Сибилла приподняла его за уши, как зайца, и осмотрела моими глазами.

«Да, в конце месяца, – сказала она. – Как только Джон покончит со своей работой».

(Поэма!)

«А куда, позвольте узнать?» (Поворачиваясь к Джону.)