Бледный огонь

Пятнадцать минут проходит в молчании. В темноте глаз начинает различать там и сям синеватые прорезы ночи и одну звезду.

МАТЬ. Это был папин животик – не привидение.

ДОЧЬ (кривляясь). Очень смешно.

Проходит еще пятнадцать минут. Отец, мысленно погруженный в работу, испускает нейтральный вздох.

ДОЧЬ. Это нужно – все время вздыхать?

Проходит пятнадцать минут.

МАТЬ. Если я всхрапну, пусть привидение меня ущипнет.

ДОЧЬ (с подчеркнутым самообладанием). Мама, пожалуйста. Пожалуйста, мама!

Отец прочищает горло, но решает ничего не говорить. Проходит еще двенадцать минут.

МАТЬ. А кто-нибудь подумал, что на леднике еще много пышек с кремом?

Эта капля переполняет чашу.

ДОЧЬ (взрывается). Почему ты все портишь? Почему тебе всегда нужно все испортить? Почему нельзя оставить людей в покое? Не трогай меня!

ОТЕЦ. Послушай, Хэйзель, мама не скажет больше ни слова, и мы будем продолжать, но мы уже час сидим здесь, и становится поздно.

Проходит две минуты. Жизнь безнадежна, загробная жизнь бессердечна. Слышно, как Хэйзель тихонько плачет впотьмах. Джон Шейд зажигает фонарь. Сибилла зажигает папиросу. Заседание закрыто.

Огонек больше не возвращался, но он снова заблестел в коротком стихотворении «Природа электричества», которое Джон Шейд послал в нью-йоркский журнал «Денди и Бабочка» в 1958 году, но которое появилось только после его смерти:

Покойники, кроткие покойники – кто знает? —
Живут, быть может, в вольфрамовых нитях,
И на моем ночном столике горит
Умершая невеста другого.

И может быть, Шекспир затопляет целый

Город бесчисленными огнями,
И пламенная душа Шелли
Завлекает бледных ночниц в беззвездные ночи.

Уличные фонари пронумерованы, и возможно,

Что номер девятьсот девяносто девятый
(столь ярко светящий сквозь столь зеленое дерево) —
Это один из моих старых друзей.

А когда над мертвенно-бледной равниной

Играет вилка молнии, в ней, может быть, живут
Мучения какого-нибудь Тамерлана,
Рев тиранов, раздираемых в аду.

Наука, кстати, говорит нам, что Земля не только распалась бы на части, но исчезла бы как призрак, если бы из мира вдруг пропало электричество.

Строка 347: Она оборачивала слова

Один из примеров, приводимых ее отцом, странен. Я совершенно уверен, что это я однажды, когда мы обсуждали «зеркальные слова», заметил (и я помню изумленное выражение на лице поэта), что «колесо», прочитанное наоборот, дает «оселок», а «Т. S. Eliot» – «toilest»[16]. Впрочем, правда и то, что Хэйзель Шейд была кое в чем похожа на меня.

Строки 367–370: now and then (временами) – pen (перо), again (опять) – explain (объяснять)

В разговоре Джон Шейд как добрый американец произносил «again» в рифму с «pen», а не с «explain». Любопытно соседство этих рифм здесь.

Строка 376: Стихи

Мне кажется, я могу догадаться (в моей лишенной книг горной пещере), какие стихи имеются в виду, но, не справившись, не хотел бы называть их автора. Вообще же я скорблю о злобных выпадах моего друга против самых знаменитых из современных поэтов.

Строки 376–377: Названные в курсе английской литературы

В черновике заменено более значительным – и более благозвучным вариантом:

считались главой нашего отделения