Бледный огонь

Переводчикам поэмы Шейда неизбежно предстоят трудности с трансформацией единым махом «горы» в «фонтан»: это невозможно сделать ни по-французски, ни по-немецки, ни по-русски, ни по-земблянски, так что переводчику придется поместить это в одно из тех подстрочных примечаний, которые напоминают полицейские ряды портретов преступников – преступников-слов. А все-таки! Существует, насколько мне известно, один совершенно необычайный, невероятно изящный случай, относящийся не к двум, а к целым трем словам. История эта сама по себе довольно банальная (и, вероятно, апокрифическая). В газетном отчете о коронации русского царя вместо «корона» (crown) было напечатано «ворона» (crow), а когда на следующий день это было с извинениями исправлено, произошла вторая опечатка – «корова» (cow). Художественное соответствие между серией crown – crow – cow и русской серией «корона – ворона – корова», я уверен, восхитило бы моего поэта. Я не видал ничего подобного этому соответствию на спортивных полях словесности, а шансы против такого двойного совпадения неисчислимы.

Строка 810: Основа смысла

Одну из пяти избушек, из которых состоит этот постоялый двор для автомобилистов, занимает его владелец, подслеповатый семидесятилетний старик, чья кривая хромота напоминает мне Шейда. Он держит поблизости маленькую бензоколонку, продает рыбакам червей и меня обычно не тревожит, но на днях он предложил мне «хватать любую книженцию» с полки в его комнате. Не желая его обидеть, я повернулся к ней, наклонил голову на одну сторону, потом на другую, но все это были затасканные детективные романчики в бумажных обложках, достойные только вздоха и улыбки. Он сказал: «Подождите минутку» – и достал из ниши возле кровати затрепанное сокровище в переплете. «Замечательная книга замечательного автора – „письма“ Фрэнклина Лэйна. Частенько видался с ним в Рэнир-парке, когда я там был молоденьким лесничим. Возьмите на пару дней. Не пожалеете!»

Я не пожалел. Вот выдержка, любопытным образом перекликающаяся по интонации с концом Песни третьей Шейда. Она взята из рукописного отрывка, сочиненного Лэйном 17 мая 1921 года, накануне смерти после тяжелой операции: «…а если бы я перешел в эту иную страну, кого бы я стал там искать? Аристотеля! Ах, вот бы с кем поговорить! Какое было бы удовольствие видеть, как он берет, точно поводья между пальцев, длинную ленту человеческой жизни и прослеживает ее продвижение по всему загадочному лабиринту этой дивной авантюры. Кривая выпрямляется. Дедалов план, упрощенный тем, что смотришь на него сверху, как бы смазан большим пальцем мастера, превратившего всю эту сложную, запутанную головоломку в одну прекрасную прямую линию».

Строка 819: Играли в игру миров

Мой прославленный друг выказывал детское пристрастие ко всякого рода игре слов, а в особенности к так называемому словесному гольфу. Он прерывал течение метафизической беседы для того, чтобы предаться этому очень специальному развлечению, и, конечно, с моей стороны было бы невежливо отказаться с ним играть. Вот несколько моих рекордов: «жены» в «мужи» в шесть приемов, «свет» в «тьма» в семь (с «сект» посредине) и «слово» в «пламя» тоже в семь.

Строка 822: Убивая балканского монарха

Пламенно желал бы я сообщить, что в черновике стояло:

…Убивая земблянского монарха…

Но, увы, это не так: карточки с черновиком Шейд не сохранил.

Строка 830: Сибилла, я

Эта неожиданная рифма представляет апофеоз, венчающий всю Песнь и совмещающий контрапунктовые мотивы ее «случайностей и возможностей».

Строки 835–838: Теперь я буду следить… и т. д.

Эта песнь, начатая 19 июля, на шестьдесят восьмой карточке, открывается типичным шейдизмом: остроумным включением нескольких перекликающихся фраз в непролазную чересполосицу переносов. В действительности обещание, данное в этих четырех строчках, не будет сдержано, кроме как в повторении их магического ритма в строках 915 и 923–924 (подводящих к свирепой атаке в 925–930). Как петух-забияка, поэт будто хлопает крыльями, подготовляя вспышку воображаемого вдохновения, но солнце не всходит. Вместо обещанной здесь безудержной поэзии мы получаем одну или две шутки, чуточку сатиры и в конце песни удивительное сияние нежности и покоя.

Строки 841–872: Двумя путями сочинения

В сущности, тремя, если засчитать наиважнейший метод, когда поэт полагается на вспышку и звучание подсознательного мира и его немого приказа» (строка 871).

Строка 873: Мое лучшее время

Меж тем как мой дорогой друг начинал этой строкой стопку карточек за двадцатое июля (от карточки семьдесят первой до семьдесят шестой, кончая строкой 948), Градус в аэропорту Орли всходил на борт реактивного самолета, закреплял ремень сиденья, читал газету, поднимался, парил, осквернял небеса.

Строки 887–888: Так как мой биограф может оказаться слишком степенным или знать слишком мало