Бледный огонь

На следующее утро, как только я увидел, что Сибилла уехала за горничной Руби, которая не спала у них в доме, я перешел через улицу с красиво и укоризненно запакованной картонкой. Перед их гаражом, на земле, я заметил buchmann, т. е. небольшую колонку библиотечных книг, которые Сибилла, очевидно, там забыла. Я нагнулся к ним, одержимый бесом любопытства, – это были большей частью книги г-на Фолькнера. В следующее мгновение вернулась Сибилла, ее шины захрустели по гравию как раз позади меня. Я добавил книги к моему подарку и положил всю кучу ей на колени. Очень мило с моей стороны, но что это за картонка? Всего лишь подарок для Джона. Подарок? Да разве вчера не был день его рождения? Да, конечно, но ведь день рождения – это простая условность? Условность или нет, но это был также день моего рождения – каких-нибудь шестнадцать лет разницы, вот и все. Да ну? Поздравляю вас. А как прошел прием? Да вы знаете, какие это бывают приемы (тут я полез в карман за другой книгой, книгой, которой она не ожидала). Да, а какие же они бывают? Ну, люди, которых знаешь всю жизнь, которых просто необходимо пригласить раз в год, люди, как Бен Каплун или Дик Кольт, с которыми мы вместе ходили в школу, или этот вашингтонский двоюродный брат и этот писатель, которого вы с Джоном считаете дутой величиной. Мы не пригласили вас, потому что знаем, какими скучными вы находите такие сборища. Это послужило мне сигналом.

«Кстати, о романах, – сказал я, – вы помните, мы решили однажды – вы, ваш муж и я, – что неотшлифованный шедевр Пруста – это громадная бездушная сказка, навеянный спаржей сон, не имеющий абсолютно ничего общего с какими бы то ни было возможными людьми в исторической Франции, сексуальный travestissement[112] и колоссальный фарс, словарь гения с его поэзией, но не более; невозможно грубые хозяйки дома, пожалуйста, дайте мне говорить, и еще более грубые гости, механические скандалы под Достоевского, снобистические нюансы Толстого, повторяемые и растягиваемые до невыносимой длины, очаровательные морские виды, тающие аллеи, нет, не перебивайте меня, эффекты света и тени, соперничающие с величайшими английскими поэтами, цветение метафор, описанное – у Кокто, кажется, – как «мираж висячих садов», и, я еще не кончил, абсурдный, резиново-проволочный роман между белокурым молодым подлецом (вымышленным Марселем) и неправдоподобной jeune fille[113] с наклеенной грудью, с толстой шеей, как у Вронского (и у Левина), и купидоновыми ягодицами вместо щек; и – теперь дайте мне закончить, к общему удовольствию – мы были неправы, отрицая за нашим маленьким beau ténébreux

[114] способность вызывать в читателе человеческое участие, она есть, она есть – может быть, типа восемнадцатого или даже семнадцатого века, но она есть. Пожалуйста (протягивая ее), погрузитесь в эту книгу без ропота, без топора, вы найдете в ней красивую закладку, купленную во Франции, пусть Джон ее возьмет. Au revoir[115], Сибилла, мне надо идти. Кажется, мой телефон звонит».

Я очень хитрый земблянец. На всякий случай

я принес с собой в кармане третий и последний том Пруста в издании Bibliothèque de la Pléiade, Париж, 1954 г., в котором я отметил некоторые места на страницах 269–271. Мадам де Мортемар, решив, что мадам де Валькур не будет в числе «избранных» на ее soirée[116], намерена послать ей на следующий день записку: «Дорогая Эдит, я по вас скучаю, вчера вечером я не очень надеялась увидеть вас (Эдит удивится: как она могла бы, раз она меня не пригласила?), потому что знаю, вы не очень любите подобного рода сборища, которые всего только на вас наводят скуку».

Вот и все про последний день рождения Джона Шейда.

строки 181–182: Свиристели… цикада

Птица из строк 1–4 и 131 опять с нами. Она появится снова в конечной строке поэмы; и другая цикада, покинув свою оболочку, ликующе запоет в строках 236–244.

строка 189: Стар-Овер Блю

См. примечание к строке 627. Это напоминает мне королевскую игру в гусёк, но здесь она играется при помощи маленьких самолетиков из крашеной жести; это скорее охота на дикого гуся (переходите на квадрат 209).

строка 209: При постепенном распаде

Сочетание пространства и времени есть само по себе распад; Градус летит на запад, он достиг серо-голубого Копенгагена (см. примечание к строке 181). Послезавтра (7 июля) он проследует в Париж. Он промчался сквозь эту строку и исчез, но скоро вновь омрачит наши страницы.

строки 213–214: Вот силлогизм

Это может понравиться мальчику. В дальнейшей жизни мы узнаём, что мы-то и есть эти «другие».

строка 230: Домашнее привидение