Бледный силуэт Луны

Обоюдная радость взмыла с такою силой, что мы обе не разглядели расцветку костюма, приняли за цвет маренго, то есть исчерна-серый. Далее к ансамблю «маренго» тетушка подобрала сумку по своему вкусу. Мы оплатили удачную покупку, вышли на улицу и даже не оглянулись. Очень зря… Потому что назывался магазин очень своеобразно, конкретно же — «Гроб». Понятно, что означено было латинскими буквами, но мне от того легче не стало. Это когда я при полном дневном свете любовалась сумкой и выявила красиво вытисненное слово «Гроб». Тетушку Марту я не стала смущать печальными знамениями, тем более, что ее русский язык позволил не заметить ляпсуса. Но это оказалось отнюдь не все. Развернув и примеряя костюм, я вскоре обнаружила (кроме пришитого ярлыка с тем же «Гробом»), что расцветка оказалась сложнее, чем я полагала. На черном фоне явственно проглядывался модный светло-змеиный узор. Комплект сложился и получил имя, так в моем гардеробе угнездилась «Гробовая змея». На самые серьезные случаи жизни, включая официоз и даже (не дай Бог!) похороны.

И вот в погожее летнее утро случай «Гробовой змеи» подошел вплотную, она вполне годилась, чтобы подчеркнуть серьезность моих намерений и ситуации в целом. «Шипя, между тем выползала…» ее далекая предшественница на встречу с вещим Олегом, причем непосредственной из «мертвой главы». Я, между прочим, собиралась сделать практически то же самое. Обвиваться черной лентой вокруг личной жизни бывшего мужа, причем без особых церемоний.

Расфрантившись в упомянутом стиле, я вышла из дому и сделала крюк, обошла детский сад стороной, чтобы не попасть на глаза Мике в имидже «гробовой змеи». Еще и юбка у неё оказалась непозволительно короткой. Потом в метро тяжкое впечатление сгладилось, но вновь возникло на Ордынке, когда я влекла означенный имидж по солнцепеку мимо приятных старинных особнячков.

Долго ли коротко я шествовала почти в трауре, но и «Самой нежной любви наступает конец, бесконечной тоски обрывается пряжа…», как шептал Вертинский в романсе, и я дошествовалась до провала между домами, откуда отчетливо просмотрелись ворота Пашиного особняка. «Что мне делать с тобою? С собой наконец?» — в темпе докрутился Александр Вертинский и заглох на неактуальном третьем вопросе. — «Где тебя отыскать, дорогая пропажа?» Я вздохнула и тронулась исполнять обещанное, и как сильно мне не хотелось, знала одна лишь «Гр(ажданка) Змея» как особа, приближенная к телу!

Несмотря на смущение чувств, мы с нею приблизились к зданию особняка и стали как лист перед травою в виду плотно закрытой полированной двери. Посоветовавшись и оглядевшись, мы вздохнули и ткнули пальцем в надобную коробочку с кнопкой. И чем ближе к цели, тем более «змеино» я себя ощущала, невзирая на праздные мысли о женской солидарности. Из приклеенной к стене коробочки между тем раздался перезвон, а когда он отыгрался, искаженный голос спросил, кого сюда Бог принес и зачем. (Понятно, что иными словами.)

— К Павлу Петровичу Екатерина Малышева, — призналась я невидному собеседнику, но все равно уйти хотелось со страшной силой.

— Входите, открываю, — прошипел голос, и я ухитрилась признать, кто это со мной говорит. Интонация тут же припомнилась, и непонятная грусть овладела мною, скорее всего ностальгического характера.

— Давно вас не видела, уже и не ожидала, — сказала верно признанная тетенька, когда я вошла в открывшуюся дверь и предстала перед нею при полном параде.

К большому стыду имя и отчество встречающей напрочь улетучивались из памяти раз за разом, вместо них вечно возникала неловкость. Тетенька с утерянным именем служила здесь испокон веков, наверное, наверное, еще до самого Паши или до его директорства. Я узрела ее впервые много лет тому назад, когда она, элегантная сухопарая дама зрелых лет, управляла делами и отдавала распоряжения персоналу. А ныне одно печальное «sis transit gloria mundi” приходило в голову, потом переводилось примерно так…

“Вот так прошла ее мирская слава”, — невольно думалось мне. — “Отчего же?”

Мало того, что дама без имени ныне практически служила привратницей, а не повелевала охраной, не место красит человека. Однако на новом незавидном месте “встречающая без имени” выглядела плачевным образом. Она, бедняжка, почти совсем угасла, потеряла цвет и звучность, съежилась, как растение, лишенное влаги, света и даже воздуха.

— И я рада вас видеть, — ответила я, по обыкновению избегая забытого имени. — Как тут дела? Павел Петрович, он здесь?

— Дела исполняются отлично, Павел Петрович предупредил о вас, — ответила тетенька со слабой долей прежней ядовитости. — А вы сегодня молодцом. Да, времена изменились. Дорогу помните?

— Да-да, разумеется, — подтвердила я, стараясь не позволить сочувствию проникнуть в голос, то было бы оскоробительно.

— Ну и с Богом, — без приязни сказала дама и скрылась за конторкой.