Бледный всадник, Черный Валет

Сочная испытывала странное возбуждение. Лежа на жестком матрасе и глядя в потолок, серый, как ее жизнь, она вдруг осознала причину своего волнения. Тот парень, задержанный сегодня… Он не на шутку заинтриговал ее. Откуда он взялся? Наверняка не местный. Значит, он, такой молодой, уже познал и преодолел ужас открытых пространств? Пересек беспредельность леса? Выжил в дикой зоне? Немыслимо… Его появление было неким знамением для тех, кто еще мог различать знамения. И дело даже не в его одежде из плохо выделанной кожи и не в пистолетах (ох эти пистолеты! – она успела проникнуться уважением к ним, хотя держала в руках всего пару секунд). Нет, тут что-то иное. Это «иное» разрушало придуманные правила и рамки, в которые каждый заключает себя сам. «Иное» пахло дикостью и свободой, роковой ошибкой и наказанием за эту ошибку – вечным проклятием души. Ошибиться легко. Иначе откуда берутся падшие ангелы – да еще в таком количестве?..

Этот парень – посланник дьявола. Точно. Сто процентов. Но Ангелина думала так недолго. Ее тело знало правду, неподвластную доводам рассудка. Душа тоже истомилась в ожидании. Интуиция обещала пугающие и рискованные перемены в жизни. Встреча с чужаком подталкивала Сочную к краю пропасти. Пропасть называлась бунт и анархия. Пока – только в мыслях и ниже пояса…

Она не могла забыть его взгляд – жадный и откровенный. Никто никогда еще не смотрел на нее так. Любого человека окутывала невидимая пелена фальши. Фальшь была неизбежна среди чужих. Пелена искажала посыл и восприятие. Поэтому чистые по сути желания приобретали греховный вид, а глаза мужчин – мутное бесцветие трясины. Затем включались мозги, окончательно разбивая иллюзии своими ядовитыми комментариями. Становилось смешно. Почему нет? Если все вокруг – жалкие клоуны и сам ты – тоже один из них, остается только смеяться…

А этот… недоумок… смотрел на нее, словно зверь на самку. От него исходило ощущение животной силы и животного бесстыдства… Ангелина вспоминала его загорелые руки, жилистое тело, узкие бедра, щетину на подбородке; представила себе, как эта щетина щекочет ее грудь.

«Неужели ты так податлива, грязная сучка?» – удивлялась она себе. И тут она впервые почувствовала, что одних женских ласк ей недостаточно. Сочная обнаружила, что забавлялась раньше с жалкими калеками, у которых было ампутировано все самое важное и вкусное…

Она вытянула руку вдоль тела и провела средним пальцем по своей увлажнившейся щели. Остальные пальцы мягко нажимали на шелковистый лобок…

Все-таки в ней был сок. Она облизала палец и некоторое время посасывала его. Соски затвердели…

Ангелина снова вернула самый длинный палец туда, где он был просто необходим, и держала там до тех пор, пока ее таз не начал вибрировать.

Игла вонзилась в основание позвоночного столба, и сладостная боль от укола подбросила бедра вверх. Ангелине пришлось прикусить губу, чтобы не закричать… Призрак того парня парил где-то рядом – мучительно бесплотный и дразнящий своим присутствием. Она уже не пыталась обманывать себя. Инкуб орудовал в ней своим неощутимым органом; слизывал пот искусным языком; гладил кожу, царапал спину ногтями, заточенными до исчезающей толщины, и затем приложил невидимое тавро…

Тавро ужалило ее. Это был всего лишь слабый укус оргазма, однако его хватило, чтобы Сочная застонала. Двусмысленный получился стон – такой мог быть вызван дурным сном…

Она сдерживалась изо всех сил, но ее услышали. Девушка, лежавшая на соседних нарах, скользнула в темноте, будто бледное видение, и прильнула к ней.

Несмотря на истому, растекавшуюся по телу, Ангелина приняла девушку в объятия, раздвинула языком ее губы и начала целовать. Девушка была юная, но спелая и умелая…

Спустя десять минут Сочная разочарованно оттолкнула подругу и заснула беспокойным сном.

47. РОЙ

Пряхин чуть не взвился до потолка. Желудок сжался и затрепыхался, как рыба на крючке. А кто-то тянул леску… Сердце ушло в пятки; до сих пор мажор-лейтенант думал, что это – фигуральное выражение. Каким-то чудом он не выпалил из пистолета, проявив чудеса выдержки.

Он обернулся. Сердце вернулось на место. Но и содержимое желудка подпрыгнуло вверх.

Перед ним стояла одна из дочерей Лемы – та, которой было около двенадцати. Босая, в ночной рубашке. Подол запачкан – менструация. Черные, смазанные жиром волосы распущены и подернуты сединой. Или инеем. Взгляд бессмысленный. Под мышкой зажата ободранная кукла. У куклы выколоты глаза… Но к черту куклу! Сама девка пострашнее будет… Все лицо покрыто родинками. Ползающими.

Через секунду Пряхин перестал себя обманывать относительно родинок. Дочка Лемы была облеплена муравьями и прочей многоногой гадостью, как свеженький труп. Однако трупы не ходят, не протягивают рук, не играют с куклами и не разговаривают – в этом Пряхин был убежден, несмотря ни на что. («А как насчет напарника Карателя?» – задал вопрос неуловимый мерзавец, избравший местом своего обитания те же мозги.)