Бледный всадник: как «испанка» изменила мир

Карантин, изоляция и прочие стратегии сдерживания распространения эпидемического заболевания априори ставят общие интересы выше личных. Если речь идет о столь многочисленной общности людей, как граждане крупного государства, то, как уже говорилось, альтернативы насаждению этих стратегий сверху вниз не существует. Но вменение в обязанность центральным властям принятие мер, направленных на защиту коллективных интересов, чревато серьезными проблемами сразу двух видов. Во-первых, и внутри общества непременно будут наблюдаться конфликты интересов и приоритетов (коммерсантам, к примеру, нужно продолжать торговать и делать деньги, а военным – проводить призыв и содержать армию и в разгар эпидемии), в результате чего незаинтересованные в ограничении своей деятельности группы влияния будут всячески торпедировать инициативы властей и/или подрывать их реализацию на уровне исполнения и практической реализации решений. А во-вторых, в случае передачи исполнительной власти слишком больших полномочий высок риск злоупотреблений и всяческих нарушений, вплоть до откровенного попрания личных и гражданских прав населения.

Противоборство разнонаправленных групповых интересов в коллективном поле деятельности, утверждал историк Альфред Кросби, описывая ситуацию с испанским гриппом в Америке, как раз и является главным аргументом в пользу утверждения, что демократия при пандемии противопоказана. Требования национальной безопасности, экономики и здравоохранения крайне редко согласуются между собой, а поскольку на выборных должностях оказываются, как правило, представители интересов первых двух групп, все усилия по охране здоровья населения пускаются под откос просто по факту честного выполнения ими своих должностных обязанностей. Во Франции, к примеру, самые влиятельные национальные органы, включая Министерство внутренних дел и Медицинскую академию, неоднократно издавали приказы о закрытии театров и кинотеатров, церквей и рынков, но те почти повсеместно продолжали функционировать с полного попустительства префектов французских департаментов, «опасавшихся вызвать раздражение у публики»[151]. Но и сосредоточение всей полноты власти в верхах не гарантировало действенных мер по сдерживанию эпидемии. В Японии, где только-только начался переход от олигархического правления к зачаточной демократии, закрытие общественных мест не рассматривалось даже в качестве возможного варианта. Высокопоставленный полицейский чин в Токио, обратив внимание на то, что в Корее (между прочим, японской колонии на тот момент) запретили любые массовые собрания, включая религиозные, резюмировал, тяжело вздохнув: «Но мы же в Японии так сделать не можем». Даже причин объяснять не стал.

У рядовых граждан в 1918 году также были все основания для тревоги. В последние десятилетия – то есть на памяти активного поколения – кампании по санитарному просвещению были ориентированы исключительно на маргинализированные целевые группы населения и попахивали токсичной смесью евгеники с микробной теорией. В частности, в Индии британские колониальные власти, до этого десятилетиями с полным равнодушием относившиеся к состоянию здоровья местного населения и считавшие всех индусов неисправимыми грязнулями, не поддающимися перевоспитанию и обучению даже азам гигиены, в 1896 году, переполошившись из-за вспыхнувшей там чумы и осознав, что она несет с собой смертельную угрозу и их собственным интересам, пустились в противоположную крайность и повели беспощадную и беспрецедентную по жестокости кампанию по искоренению этой заразы. В городе Пуна, к примеру, больных просто запирали в санитарных изоляторах, откуда мало кому суждено было вернуться, а всех их родственников подвергали сегрегации, помещая в «лагеря здоровья» за колючей проволокой. Зачистив таким образом очередной чумной квартал от местного населения, земляные полы жилищ вскапывали, личные вещи по возможности сжигали, а негорючие прокаливали на кострах, и напоследок пожарными помпами заливали в оставшиеся дома столько карболки, что один бактериолог сообщал, что без зонта туда лучше не соваться[152].

Брезгливая неприязнь к «нищим босякам» настолько застила глаза британским властям, что они просто отказывались верить (по крайней мере в начале той эпидемии чумы), что болезнь разносят не индусы, а крысиные блохи. Если бы усвоили это, может, и осознали бы, что со стратегической точки зрения лучше бы им досматривать кладовые, а не местных жителей и их лачуги, и заниматься дератизацией, а не дезинфекцией зданий. Что до индусов как конечных получателей противоэпидемических мер колониальной администрации, то их вся эта история приучила смотреть на больницы как на «места пыток и экспериментов на людях как на расходном материале»[153]. Дошло до того, что в 1897 году глава Чумного комитета Пуны Уолтер Чарльз Рэнд и его адъютант были застрелены троицей местных братьев Чапекар, которых за это повесили (теперь в городе стоит памятник этим «борцам за свободу»).