Бледный

— Катя… — начал Девяткин и, не найдя слов, дал ей салфетку вытереть рот. — Я был у следователя, — закончил он.

Тесть заёрзал:

— Значит, добился?

— Речь не о том, кто добился: я или тот, кто донёс о связи со мной погибшей…

— Обвиняешь? — Тесть бросил скомканную салфетку.

— Не обвиняю… Я хочу посоветоваться. Вы же сами согласны: дело касается всей семьи.

— Был, — тесть помолчал, — согласен. Всё изменилось. Ты сам постарался разбить семью. Теперь поздно. Раньше бы думал, когда снимал шлюху.

— Вы заблуждаетесь…

— Не заблуждаюсь! Поезд ушёл!

— Папа! — встрял Влад. — Допустим, что так и случилось. Но это случилось не день назад. Сейчас не ты и не мы решаем. Решает — Лена. Даша ведь говорит, Лена на перепутье. В принципе, я и рад… — кивнул он Глусскому. — Но не сбросишь же со счетов реальность. Всё может пойти не так. Пусть Пётр всё скажет Лене, а Лена — ему. Катя ведь есть — не забывай…

— Всё так пойдёт! — гнул тесть.

— Что Катя?! — ныла дочь.

— Вы… чёрт! — Девяткин дрожал уже. — Что случилось?! Что за секрет полишинеля?! Скажете?! Влад, Даша! Фёдор Иванович играет в тайны. Что за спектакль вокруг? Я зритель? Мне встать, уйти?

Горничные с официантами освобождали стол, Тоня была среди них.

— Хочешь правды? — начал тесть. — Что ж, получай её… Убирайте быстрей! — торопил он слуг. — Кстати, хорошо, что Лены нет. Меж мужчинами проще. Женщина ахает и удерживает, а в душе своей жаждет, чтоб ты исчез и не показывался, хоть сдохни. Женщина любит, чтоб без неё решали. Вот и решим.

— Вы fuck!!! — вопила дочь. — Все fuck!!!

— Решим, — весомо произнес тесть. — Даша, прошу… чтоб разговор шёл в кругу семьи…

Та отпила шампанского.

— Я, может, и не семья. Глусский — семья? Не преждевременно ль? Человек гадает, Бог назначает.

— Да, папа, — ожил Влад, куснув губы. — Даша подруга… и человек неглупый… И, если хочешь, дамы несдержанны, пойдут слухи. Ты не боишься?

— Понял, — прервал тесть. — Даша, останься. Но н не разноси потом ерунду… Ты ведь в курсе.

— Позвольте? — Подле Девяткина выросла Тоня. — Уберу..

— Тоня, вот что, — сказал Девяткин, тронув её за локоть. — С посудой позже… я тебя прошу взять Катю и…

— Фигли!!! — дочь сбросила на пол чашку.

— Ты… ты ещё мала, — Девяткин трясся, — так хамски вести себя. Прекрати — или больше никогда сюда не приедешь. Катя, уйди, прошу.

— Ты, пап, — глянула она зло, — сам уйди! Трогал за ногу шлюху! И с Тонькой я не пойду, ты с ней… целовался!

Он врезал ей по губам.

— Ой! — Тоня выронила поднос.

— Уволена! — крикнул тесть, багровея. — Прислугу вон!

Глусский рванул к Девяткину.

— Сдерживайся с ребёнком!

— С моим! — бросил Девяткин.

— Уверен?

Девяткин, толкнув его, наставил палец на тестя:

— Ты! Где был утром, когда Лена пьяная приплелась от этого… жениха? Ясно, что ты хотел! А если Лену выберет Билли Гейтс, то Глусского в шею? Он тогда станет нуль? К чёрту! Давитесь баксами! Чёрт с вами! Я… — Он умолк, глядя на Глусского и на Катю. — Вот оно дело в чём… Вы… однако… Я поздравляю!

— Стой! — вскочила Дашка. — Вы не в своём уме. Вам что нужно? Психику ребенку сорвать? Зачем ей тогда богатства? Да ей плевать, кто беден, а кто богат! — Она склонилась к девочке. — Ну, иди ко мне… Петя!

— К чёрту! — бросил Девяткин и зашагал прочь. — Да! — задержался он. — Приглашаю! В субботу наш юбилей! — Он толкнул собравшихся бодигардов.

Швейцар не успел подняться, и он сам отвалил тяжёлую створку. Нырнув в «Форд», Девяткин включил мотор и заметил бегущую к нему дочь. Заблокировав дверь, он уронил лоб на руль и, закрыв глаза, слушал стук в стекло. Не выдержав, впустил её, и она кинулась ему на шею.

— Не уходи! — плакала она. — Я люблю тебя!

— И я тоже… Едем!

— Пап! К маме быстро! — дочь забралась назад.

На ходу, когда он уже решительно крутанул руль, влетела в салон и Дашка. Он дал форсаж, машина взрыла грязные колеи на клумбе. Ему видно было в зеркале, что дочь улыбалась сквозь усталость и слёзы. Двое постовых еле успели поднять шлагбаум на выезде из заповедной зоны. Лишь на дороге, выяснив, что дочь спит непристёгнутой, он сбавил скорость, бросив:

— Я им не дамся.

Дашка, обхватив себя руками, бледными и в цвет платья, сказала:

— Я не хотела, чтоб ты остался. Я отговаривала. Ты сам пошёл к ним… в общем, без нужды. Что из того, что теперь ты знаешь? Десять лет не знал — жил ведь? Теперь ты узнал — чтоб жить с этим знанием? Самому решать трудно, Гордеев прав, легче принять последствия… В Жуковке сбрось меня.

— К Лене хочешь?

— Зачем? Пусть спит… А спит, потому что боится. Никто не хотел бы оказаться на её месте. Я бы не хотела… Глусский нас и привёз под утро: её домой, а меня к Гордеевым. Так что действует туман, действует. Есть теория географическо-климатической детерминации… Впрочем, к черту философию. Жизнь, она сложней… Тем не менее философия направляет жизнь.

— Да… — произнёс Девяткин, вытащил из кармана сигару и продолжал рулить, держа её в пальцах. — Владу зачем?