Бледный

Выходит, я пользовалась тобой.

Я с ним недавно опять была. Встретились с Дашкой, он создал в пентхаусе атмосферу нашей с ним юности, всё вернулось… О, я ужасна. Но, милый, молодость важна женщине! Я пишу, хоть ночь не спала. Я слышала, ты ходил. Я не готова была объясняться — я сомневалась. Мне хорошо с тобой. Но я с детства бес в юбке. С тобой отдыхала. А оказалось, хочется бурь.

Мне б счастья, Петя! О, я хочу огромного, пребольшого счастья. Столько всего! Хочется всё испробовать! Дать дочери мир. У неё талант к языкам, мы будем с ней жить в Италии, слушать оперы.

Может, я ошибусь. Ты бы знал… Хочется умереть. Я и тебя люблю — ной хочется звёзд с неба. Я рождена жить ярко. Я сожалею, надо бы ночь провести с тобой, но раскисну.

Ты необычный. Я за тебя пошла, потому что видела, что ты можешь много. И мне казалось, ты изменил себе. Ты от чего-то прячешься. Это не укор. Ты мне жуть как близок. Порой ты так обнимаешь, что я не знаю, где я. Ты — как титан, ставший дворником. Для чего? С тобой легко — ты даёшь свободу. Но дай её и себе. Хочется побежать к тебе и молить, чтобы не отпускал.

Не побегу. Избавишься от меня и найдёшь своё.

Утром уеду. Нас не ищи. К субботе буду и всё решим. Мы ведь гостей созвали. Мы, что б ни было, не покажем, празднуем мы союз или… Катя три дня полодырничает, скажи отцу».

Он оставил лист и бездумно смотрел в пол, пока не вспомнил, что простыню убрал, но осталась кровь на матрасе. Накрыл покрывалом постель и услышал крик:

— Пап!

Он бросился к ней из спальни — и увидел, как покачнулась и опрокинулась вниз лопата.

Грохота не было.

И он понял.

Шаги его были долги, с каждым открывался всё больший обзор от парадной двери в глубь холла. Катя лежала, а голова у неё была красная и с проломом.

В спальне он достал спрятанную окровавленную простыню и медленно сошёл вниз. Потом сел на корточки. Обернув труп, взяв его и лопату, поднялся наверх — в третий раз. Девочку затолкал в шкаф, выйдя, запер дверь и сел на лестнице. Катя, видимо, проснувшись, отправилась их искать, вышла через распахнутый чёрный ход, звала его, зная, что он встаёт раньше матери, а потом искала со стороны фасада, но никого не нашла и вернулась. Когда он выскочил на зов, галерея под ним зашаталась, столкнув лопату…

Всё.

Девяткин был вымотан и опустошён стрессами, будто видел смерть каждый день. Он сел и стал отколупывать с ног грязь.

Земля под ним шла ходуном. Он оказался в новой реальности, где нельзя наперёд знать, что будет, ибо мозг немощен в алогичности. Мир вокруг рассыпался.

«Скорую» и милицию он не вызвал по той же причине, по которой не вызвал их в первый раз. Его бы, конечно, задержали. Зародилась бы версия, что он убил и дочь, и жену.

Убийство девочки исключало бы всякий иной взгляд. Это и Достоевский знал, потому и вводил в романы бесноватых Матрёш — клеймить порок. За всё то, что сделали тесть, Глусский, Лена, отвечал бы один Девяткин. Его бы судили жёстко, никто бы ему не верил. Даже Дашка… Смерть Кати никаких шансов не оставляла.

С ним покончено. Возврат в мир порядка и правил невозможен. Ему нужно какое-то время, чтобы прийти в себя. В мозгу стоял звон с того момента, когда нож воткнулся в грудь Лены. Он с трудом понял, что это другой звон, от телефона. На кухне он взял трубку.

— Ты? — спросил Сытин. — Приедешь?

— Да.

— Как ты? Что вчера не был?

— Буду, — сказал он, и разговор был окончен.

Он знал, что антиномии иногда совпадают, и убедился, что от провала карьеры страдал не меньше, чем от этих страшных смертей.