Блеф во спасение

– Ох, умен ты… Хоть и сладок, как мёд хмельной. Потому и действую, что без веры никак нельзя. Опусы Аристотеля и Эсхила, откровения пророков и евангелистов, что даже для глаз монархов и монахов не предназначены, но потомками далёкими нашими познаны будут лишь на краю часа их рокового. Всё это скрыто в сундуках кованых… Реликвии земли святой, из Иерусалима спасённые и на Афоне прежде хранимые, на холме Боровицком в подземной пещере часа своего ждать будут. Пять веков пройдут, да шестой прорастёт. Свечку белую из камня с огнём золотым, как в индийских ведических храмах, не супруг мой Богом оберегаемый, но после него к небу построят. Самой высокой будет колокольня по всей земле русской, а злато её креста воссияет ослепительно. Пламя свечи будет сиять на солнце! У церкви Иоанна Лествичника. Чтобы Господь с неба видел, где храним им заповеданное… – княгиня перевела дух и коснулась горячей щеки своего друга, – а что же не до имени, а до прозвища, молвой тебе данного. В одном из евангелий сказано. Женщина, что по приказу начальника тайной стражи прокуратора выманила христопродавца из города, была женой греческого торговца коврами. Звали ее Низа. Узнав от Афрания, кого её обожатель Иуда отдал на растерзание, она уж не сомневалась. Пожертвовала своей любовью и его любовью к себе. Вот они и встретятся через пять веков. И вернут себе всё – мир душе, честь и любовь. В награду за великий подвиг ради спасения рода людского и во славу Господню. Это евангелие особое, его нельзя отдавать в монастыри, там небезопасно. Попади священный текст в нечистые руки, кровь польётся.

– Так вот что гласит пророчество… – смуглый красавец касался горячим дыханием её лица, почти дотрагиваясь губами пальцев, но слова, казалось, жили отдельной жизнью, словно рассудок продолжал работу, предоставив здоровому молодому телу развлекаться самостоятельно, – узнав, что он предал учителя, она предала его. Он предал того, кто учил человечество любви, и погиб от предательства той, кого любил до последнего дыхания. А я, недостойный стать монахом, удостоюсь ли того же, что монарх?

– Ты двулик, как Янус. Петрос – камень, будь же твёрд, – византийская принцесса ушла от ответа, улыбкой всё же намекая на него, – а прозвище твоё напоминает, что предки твои в Иудее жили, хотя были греческой крови. Не прямой ли ты потомок той, чей муж торговал коврами и ездил в Кессарию? Моё же имя – мудрость. Значит, есть время всё обдумать, пока мы не завершим дела. Так исполни предназначенное. А уж если спрошу тебя – а не будет ли мне с тобой скучно? Тогда и… Теперь же иди, пока девка боярская ни сообщила мужу о том, что слишком уж живо я исповедуюсь иноку-греку.

За окном из драгоценного византийского стекла гас майский день в оглушительных трелях соловьёв из кустарника над рекой. Не понимая и коря себя за то, что тревога об укрывании до заветного часа величайших сокровищ внезапно сменило иное волнение, великая княгиня Московии никак не могла отпустить из мыслей удивительную картину, как через чисто выметенный двор на Боровицком холме идёт статный монах в низко надвинутом на самые глаза капюшоне плаща. А из-под полы рясы выглядывает кавалерийская шпора. Перстень с камнем хитрец так и не надел, спрятал в рукаве… Осторожность не помешает!.. Маковка церкви сияла на солнце, как свеча.