Блефовать, так с музыкой

– Все у нас тут нервные и неприспособленные, – недовольно буркнул дежурный. – Ну не было, не было у нас никакого Парамонова, в журнале такой не значится.

– А… может, его не записали в журнал?

– Вы хоть соображаете, что говорите? – дежурный повысил голос. – Мы всех записываем, по закону так положено, и протоколы составляем. – В слове протоколы он делал ударение на первом слоге.

– Но как же так… – У меня было ощущение, что земля уходит из-под моих ног. Я была уверена, что там, на свалке, был именно Парамонов, а этот милицейский дежурный не может найти его в своем поминальнике.

На конторке зазвонил телефон, милиционер рывком сорвал трубку и гаркнул браво:

– Дежурный Быков слушает. Судя по тому, сколько раз за время разговора дежурный Быков рапортовал «есть» и «так точно», его долго и нудно инструктировало вышестоящее начальство.

Все это время я подпирала стенку и ждала, когда у милицейского начальства кончатся инструкции, чтобы задать дежурному Быкову еще один вопрос, а заодно от нечего делать рассматривала все, что попадало в поле моего зрения. Когда комнатушка дежурного была изучена мною до распоследней трещинки на потолке, я переключилась на видный мне в приоткрытую дверь кусок станционного зальчика. Там тоже не происходило ничего особенного, только уборщица гремела ведрами в сортире. Я даже разглядела ее черный халат, швабру и унитаз – уборка была в самом разгаре.

Наконец дежурный положил трубку на место и уставился на меня с некоторым удивлением: мол, ты еще здесь?

Я набралась нахальства и спросила:

– А кто дежурил в те дни, девятого и десятого?

На ответ, если честно, я не очень-то рассчитывала. А что, он вполне мог сослаться на какую-нибудь служебную тайну.

Однако дежурный Быков продемонстрировал поразительную покладистость и вновь пододвинул к себе свой гроссбух:

– Девятого – Сафронов, десятого – Азраткин.

– А когда они будут дежурить в следующий раз?

– У нас дежурят по сменам, – он спрятал учетную книгу в стол, – значит, Сафронов будет завтра, а Азраткин послезавтра.

– Спасибо, – прошептала я и вышла за дверь.

Остановилась у большого окна, выходящего на площадь, за которым было совсем темно. Только ларек, украшенный елочными гирляндами, подмигивал фонариками редким прохожим. Все, что мне оставалось, – вернуться в Москву, а я почему-то медлила, словно ждала чего-то.

– Иди на улицу, к ларькам, – приказал кто-то за моей спиной.

Я обернулась и увидела пожилую женщину в черном халате уборщицы. У женщины было простое широкое лицо.

– Иди на улицу и подожди меня там, – повторила она и заговорщицки добавила:

– Иди, иди, не оглядывайся.

Я втянула голову в плечи и послушно вышла на площадь, немного постояла у расписания электричек и побрела на призывное мерцание елочных фонариков, украшающих продуктовый ларек. Вспомнив, что ничего не ела с утра, я купила в нем пачку чипсов и стала их лихорадочно запихивать в себя. Меня бил озноб. Когда я наконец увидела уборщицу, которая торопливо шла через площадь, мои нервы гудели, как высоковольтные провода.

А она заговорила, не глядя мне в глаза:

– Был тут такой, какого ты описывала, худой да длинный. Они его со свалки привезли с бомжами. Кто его бил, не знаю, не видела, но он был весь синий. Потом вызвали «Скорую», но он помер еще до нее. Тогда приехала труповозка. Уж не знаю, кто такой, твой, не твой. Иди в морг и там посмотри.

Я судорожно сжала пальцы, пакет в моих руках захрустел, а чипсы рассыпались на рыхлый снег.

– Только учти, я тебе ничего не говорила, – предупредила меня уборщица и быстро пошла прочь.

Больница была у черта на рогах. Я чуть с ума не сошла и совершенно выбилась из сил, пока ее разыскала. А все потому, что аборигены с тридцать седьмого километра по непонятной мне причине каждый раз посылали меня в совершенно разные концы. В результате у больничных ворот, к счастью для меня, открытых, я оказалась в начале девятого вечера, огляделась и поспешила к ярко освещенному трехэтажному корпусу, возле которого стояли три машины «Скорой помощи». Эти яркие огни после непроглядной темени сыграли со мной коварную шутку: ослепленная ими, я потеряла протоптанную в сугробе дорожку и, оступившись, скатилась в какой-то ров. Мне еще повезло, что он был не очень глубокий и наполовину засыпанный снегом. Но ногу я все-таки ушибла, хорошо хоть не сломала.

Выбравшись из канавы, я снова взяла курс на больничный корпус и уже через несколько метров смогла прочитать надпись на входе: «Приемное отделение». А мне нужен морг. От одной мысли об этом меня мороз по коже пробирал. Я никогда прежде не бывала в морге, а уж что говорить о самом поводе: опознать Парамонова, человека, которого я безумно любила десять лет назад и который ускользнул от моей любви теперь уже навсегда.

В приемном отделении мне популярно объяснили, где находится морг, попросту махнув рукой:

– Там.