Блейз

Блейз завел двигатель, двинул «мустанг» вперед на первой передаче. Колеса норовили прокрутиться, и ему приходилось поворачивать руль чуть влево, чтобы двигаться прямо, но маленький автомобиль еще соглашался служить и медленно прокладывал путь к восточной стене главного корпуса. Небольшой промежуток отделял главный корпус от дли иного низкого склада. Туда Блейз и направил «мустанг», полностью вдавливая в пол педаль газа, чтобы заставить автомобиль двигаться. А когда выключил двигатель, установилась оглушающая тишина. И Блейзу не требовалось подсказки, чтобы понять: «мустанг» отслужил свой срок. Во всяком случае, ему уже ничем помочь не сможет. Нашел свою последнюю стоянку как минимум до весны.

Блейз задрожал, но не от холода. Он чувствовал, что вернулся домой.

Чтобы остаться.

Он выбил дверь черного хода и занес в дом Джо, завернутого в три одеяла. Казалось, что внутри даже холоднее, чем снаружи. Стены, и те дышали холодом.

Блейз отнес малыша в кабинет Мартина Кослоу. Имя и фамилию соскребли с панели из матового стекла, а из комнаты за дверью вынесли всю обстановку. И присутствия Закона в ней более не чувствовалось. Блейз попытался вспомнить, кто пришел после Кослоу, но не смог. Его самого к тому времени в «Хеттон-хаузе» уже не было. Он отправился в «Норт-Уиндем», куда попадали плохие парни.

Блейз положил Джо на пол и принялся обследовать здание. Нашел несколько парт, какие-то деревяшки, мятую бумагу. Набрал охапку, принес в кабинет, растопил маленький камин в стене. После того, как огонь разгорелся, и Блейз убедился, что тяга есть и дым уходит в трубу, он вернулся к «мустангу», начал его разгружать.

К полудню Блейз обустроился на новом месте. Младенец лежал в колыбельке, все еще спал (хотя чувствовалось, что вот-вот проснется). Его подгузники и консервированные обеды Блейз разложил по полкам. Для себя нашел стул. Два одеяла, раскатанные в углу, служили кроватью. В комнате стало теплее, но холод никуда не делся. Он сочился из стен, им тянуло из-под двери. Так что ребенка предстояло и дальше держать закутанным в одеяла.

Блейз надел куртку и вышел из комнаты. Сначала пошел на дорогу, чтобы поправить цепь. Порадовался, что замок, пусть и сломанный, удерживает цепь на месте. А чтобы понять, что он сломан, требовалось приглядеться. Потом вернулся к разбитым главным воротам. Какие-то доски вернул на место, воткнул в снег (и уже сильно вспотел), но выглядело все дерьмово. Если бы кто-то появился поблизости, у него определенно возникли бы проблемы. Блейз, конечно, был тупицей, но не до такой степени, чтобы этого не понимать.

Когда он поднялся в бывший директорский кабинет, Джо проснулся и кричал во весь голос. Теперь его крики не ужасали Блейза, как прежде. Он переодел ребенка, надел на него маленькую курточку, положил на пол, чтобы тот немного подвигал ручками-ножками. Пока Джо пытался ползти, Блейз открыл мясной обед. Не смог найти чертову ложку (хотя со временем она обязательно бы нашлась, как находится большинство вещей), поэтому ему пришлось кормить ребенка с кончика пальца. Блейз обрадовался, увидев, что ночью у Джо прорезался еще один зуб. Теперь их было целых три.

– Извини, что обед холодный, – сказал Блейз. – Но мы что-нибудь придумаем, правда?

Температура обеда Джо не волновала. Он жадно ел. Потом, когда закончил, начал плакать от боли в животе. Блейз знал, что у малыша болит животик. Он уже научился различать плач, вызванный болью в животе, режущимися зубками, усталостью. Положил Джо на плечо, походил с ним по комнате, поглаживая по спине, говоря ласковые слова. Потом с плачущим Джо на руках вышел в холодный коридор. Младенец начал дрожать, не переставая плакать. Блейз вернулся в директорский кабинет, завернул мальчика в одеяло, край набросил на голову, как капюшон.

Поднялся на трети й этаж и вошел в кабинет №7, где он и Мартин Кослоу впервые встретились на уроке арифметики. Здесь остались три парты, сваленные в угол. На верхней, среди вырезанных сердец, мужских и женских половых органов, предложений отсосать и нагнуться, Блейз увидел инициалы КБ, печатные буквы, вырезанные его рукой.

Как зачарованный, снял перчатку и провел пальцами по древним канавкам в дереве. Мальчик, которого он едва помнил, сидел за этой самой партой. Невероятно. И каким-то странным образом ему вспомнилась одинокая птица на телефонном проводе, грустный образ. Канавки были очень старыми, края давно закруглились. Дерево растворило в себе эти инициалы, они стали его частью.

Он вроде услышал смешок у себя за спиной и развернулся.

– Джордж?

Нет ответа. Слово отразилось от стен, эхом прилетело назад. Будто дразнило его. Говорило, что не будет никакого миллиона, ничего не будет, кроме этой комнаты. Комнаты, где он знал только унижение и страх. Комнаты, где он доказал свою неспособность учиться.

Джо дернулся у него на плече и чихнул. Нос малыша покраснел. Он опять заплакал. Плач казался таким тихим в этом холодном и пустом доме. Мерзлый кирпич словно впитывал его в себя.