Блэк Виллидж

Сабакаев зажимал как мог рану на ноге. Он изо всех сил старался не выглядеть подозрительно. И все же, поставив ногу на землю, не мог удержаться от стона. От контакта каблука с цементом боль прокатилась по всему левому боку. В его приглушенном вскрике сквозило также и удивление, ибо почву на несколько сантиметров покрывала вода. Он подумал, что ступил в лужу, но, услышав, как хлюпают вокруг пассажиры, понял, что здесь нет ничего сухого. Если у выхода из трамвая раскинулась лужа, то это была очень большая лужа.

Женщина, которая шла впереди, повернулась. Насколько Сабакаев мог понять при таком отвратительном освещении, это была индианка, возможно из кайакоев. Да, некоторые из них выжили, но в этой части кошмара встретить кого-нибудь из них было почти что чудом. Несомненно, ее волосы были совершенно белы скорее по причине перенесенных испытаний, чем из-за возраста, так как ей, судя по всему, едва ли было больше пятидесяти или шестидесяти лет.

Она секунды три разглядывала Сабакаева с головы до ног, догадалась, что он ранен в верхнюю часть бедра, никак это не прокомментировала и присоединилась к толпе, которая шумно копошилась вокруг трамвая. Пассажиры нестройно и неразборчиво роптали и через каждые три или четыре шага выплескивали свой гнев: то вода была слишком горячей, то слишком холодной или слишком глубокой, хотя она не доходила им даже до лодыжек и ничуть не мешала ходьбе. Вожаки тем временем сплачивали вокруг себя маленькие свиты. Они изрекали краткие, категоричные разборы ситуации, дабы экстренно настропалить тех, кто из страха остаться без начальника или просто из страха теперь лип им на пятки.

Вожаков набралось трое, каждого сопровождало примерно пятеро сателлитов. Остатки компании, нерешительная масса из семи или восьми одиночек, растянулась позади. Сабакаев и индианка шагали в хвосте кортежа.

Посыл состоял в том, чтобы следовать за трамвайными путями, куда бы они ни вели. Рельсы проступали на поверхности стоячей воды и подчас терялись из виду, что усложняло задачу группы Бритого черепа, который шел впереди и выбирал курс, когда причуды развязочных стрелок ставили перед ходоками проблемы.

Продвижение началось под пылкие речовки вожаков; на протяжении первых сотен метров они хотели увериться в единомыслии своего окружения, потом, поскольку только Бритый череп продолжал ораторствовать голоском охолощенного цыпленка, своим пронзительно верещащим во тьме недосопрано, второй вожак подошел заверить его в верности, и состав авангарда удвоился.

Между авангардом и группой третьего из вожаков возник зазор. Этот третий тут же воспрял духом. Послушать его, так он намеревался набрать добровольцев для борьбы с трамвайной компанией; потом, когда словесный бред стало не остановить, громогласно заявил, что начинает коллективную борьбу против властей предержащих, а затем и против смутных сил, ответственных за провал любого разумно организованного сообщества и любой органической или вроде того жизни. Так как его речи становились слишком абстрактными и уже двое из последователей от него отделились, он вернулся к конкретным задачам и предложил не придерживаться более трамвайных путей, а направиться к пакистанскому ресторану, который он знал и в котором, как он был уверен, их приютят и накормят в ожидании, пока не кончится ночь.

По словам третьего вожака, ресторан находился где-то неподалеку, но темнота оставалась настолько плотной, что было невозможно обнаружить хоть какой-то ориентир. В стороне от трамвайных путей – пары поблескивающих черных линий, которые становились все менее и менее параллельными, пересекались, расходились, без особой логики вновь соединялись – было не различить ничего определенного и уж точно ничего, что напоминало бы постройки или мир городов с их улицами, с анфиладами жилых домов и уличных фонарей. Начинало казаться, что окружающее пространство невероятно, и невозможно было понять, бесконечно ли оно, искривлено ли или до жути ограничено и герметично.

Через четверть часа группу Бритого черепа было уже и вовсе не слышно. Тем лучше, подумал Сабакаев, меньше дураков – меньше слез.

Боль стреляла в левую ногу, в растерзанных мышцах вопило отчаявшееся мясо. Он потерял слишком много крови, и его потихоньку одолевало головокружение вкупе с желанием лечь в воду и умереть.

Индианка шла размашистым шагом, но не проявляла намерения расстаться с Сабакаевым. Он, возможно, для того, чтобы удержать ее в непосредственной близости, вступил в разговор.

– В определенной степени, – сказал Сабакаев, – все это напоминает роман, прочитанный мною в прошлом году в лагере, историю одного типа, который, опоздав на поезд, в результате несколько дней, несколько недель шагает по шпалам, проходя при этом через целую череду приключений, одно абсурднее другого.

Индианка не выказала ни интереса, ни его отсутствия.

– Жизнь заносит его в самых невероятных направлениях, – продолжал Сабакаев, – он трогается умом, меняет пол, становится монахом, женится на колдунье…