Блэк

— Вот вы уже и сердитесь, — сказал шевалье, — и только потому, что я всего лишь — чуть умнее вас. Рассудите сами, сударь, я в два раза старше вас; в моем возрасте вы, вероятно, будете столь же разумным, как и я, а может, даже и еще умнее; однако надо подождать. Терпение, молодой человек! терпение!

— Это именно та добродетель, сударь, которой, похоже, в самом деле вам поручено научить нас; и должно быть, мы уже чувствуем в себе достаточное предрасположение к тому, чтобы постигнуть эту науку, раз смогли вынести ваши бредни, которыми вы нас потчуете вот уже в течение десяти минут.

— Если сударь уже отдышался, — сказал Гратьен, — и желает наконец приступить к тому серьезному вопросу, который он недавно отложил на потом ввиду излишнего волнения, вызванного преследованием мальпоста, — волнения, и я счастлив это отметить, не причинившего никакого вреда и не имевшего никаких других последствий, кроме того, что сделало его излишне многоречивым и подняло его дух, — то я с удовольствием готов его выслушать.

— Черт возьми! господа, я полагаю, вы не откажетесь проявить снисходительность по отношению к какому-то там старику и простите несдержанность его речей. В моем возрасте язык — это единственное оружие, которым не только не перестаешь владеть, но, напротив, все больше и больше совершенствуешь свое мастерство в обращении с ним; поэтому не стоит слишком уж меня упрекать за то, что я с охотой пользуюсь им.

— Ну, что же, пусть будет так, но объяснитесь же, сударь, — сказал Лувиль. — Нам сейчас меняют лошадей, и предупреждаю, каким бы интересным ни было то, что вы нам собираетесь поведать, я вовсе не намерен, что касается лично меня, пожертвовать ради вашего рассказа чудесным добрым сном, которым наслаждаешься, когда тебя так сладко укачивает. Дилижанс — единственная машина, которая напоминает мне мое детство; перестук колес усыпляет меня так же, как когда-то усыпляла песня моей кормилицы. Что же, посмотрим, о чем пойдет речь.

— Об одной очень серьезной и одновременно весьма пустяковой, ничтожной вещи, господа; об одном из тех приключений, которые, как правило, для гарнизонного ловеласа имеют всегда приятное окончание, хотя очень часто они влекут за собой отчаяние, нищету или даже самоубийство. Речь идет о соблазне, я выбрал самое мягкое слово, в котором повинен господин Гратьен.

Гратьен вздрогнул, возможно, он собирался ответить, но Лувиль не дал ему этой возможности, опередив его.

— А вы, вы официально взяли на себя обязанность исправлять ошибки моего друга? — сказал он. — Это прекрасная роль, и за нее вы непременно получите достойное вознаграждение, если жертва хоть мало-мальски обладает чувством признательности; со времен Дон-Кихота эта роль несколько поблекла, но вы вдохнете в нее новую жизнь, браво!

— Я уже имел честь объяснить вам, сударь, что я не имею и никоим образом не хотел бы иметь дела с вами. Я говорю с господином Гратьеном. Что за черт! если он смог обойтись без вашего посредничества, когда совершал эту ошибку, то я полагаю, что он не нуждается в вас и теперь, когда речь идет всего лишь о том, как ее исправить.

— А кто вам сказал, сударь, что в этой истории я не был его советчиком?

— Это никоим образом меня бы не удивило; но в этом случае мне еще больше жаль вашего друга.

— Почему же?

— Потому что он будет второй жертвой ваших дурных наклонностей.

— Сударь, покончим с этим! — сказал Гратьен. — Кто эта достойная особа, которую я соблазнил, как вы меня в этом обвиняете?

— Речь идет всего-навсего, сударь, о той молодой девушке, чье имя вы только что произнесли, о хозяйке Блэка, о Терезе, наконец!

Гратьен несколько мгновений оставался безмолвным, затем он пробормотал:

— Итак, что же вы собираетесь потребовать у меня от имени Терезы? Говорите же, сударь!

— Жениться на ней, черт возьми! — закричал Лувиль. — Этот господин, который производит на меня впечатление серьезного человека, не стал бы так себя утруждать ради меньшего! Так как же, Гратьен, ты готов повести к алтарю мадемуазель Терезу? Что же, напиши полковнику, попроси разрешения у своего отца и у министра, и давай спать! Ведь теперь, когда мы знаем, чего желает этот господин, это самое лучшее, что мы можем сделать.

— Вы, сударь, сами прекрасно сознаете, — продолжал Гратьен, которому вмешательство его друга вернуло некоторую уверенность, — что все это не может быть не чем иным, как шуткой. Конечно же, я готов выполнить по отношению к Терезе мой долг благородного человека, но…

— Но вы начали с того, что пренебрегли им.

— Как так?

— Вне всякого сомнения: разве первый долг того, кого вы называете благородным человеком, а я бы назвал порядочным человеком, не состоит в том, чтобы дать ребенку свое имя?

— Как? — вскричал Гратьен, — Тереза?…

— Увы, господин Гратьен, — продолжал шевалье, — это одно из наименее печальных последствий того грациозного приключения, о котором я вам только что говорил.