Блеск и будни

— Какой же у меня эксцентричный муж, — произнесла она. — Измазать себе грязью лицо, облачиться в одежду, от которой воняет за версту, и отправиться на поиски работы на ужасной текстильной фабрике. Но я восторгаюсь тобой. Рассказал ли ты об этом нашим мальчикам?

— Нет. Они, наверное, и без этого нищенского отрепья думают, что я рехнулся. Я расскажу им, когда возвращусь.

— Когда ты отправляешься туда?

— Завтра утром. Мне сначала надо заехать в Лондон, у меня там кое-какие дела. Но уже через день я поеду в Манчестер.

— Значит сегодня вечером мы вместе в последний раз перед твоей поездкой?

— Да. — Он помолчал в нерешительности. — Я подумал, что, может быть, ты захочешь, чтобы я провел эту ночь… здесь.

Ее лицо радостно осветилось.

— О, да, — прошептала она, кладя книгу на столик возле кровати. Он ее обнял и расцеловал. Через какое-то время она оттолкнула его. — Нет, — нахмурилась она. — Пожалуй, тебе лучше пойти в свою спальню.

— Что-нибудь не так?

— Мне известно об Эмилии Макнер, — объяснила она. — Я не собираюсь устраивать из-за этого сцену, но пока ты встречаешься с ней, тебе не следует оставаться у меня.

— О чем ты говоришь?

— Ах, Адам, не прикидывайся невинным. Мне все известно о твоем небольшом приключении в «Кларидже». Ты, наверное, забыл, что племянник экономки работает там носильщиком. Тебе бы следовало с большей осторожностью выбирать места для свиданий.

— Сибил, клянусь, что у меня нет никакой «любовной связи» с Эмилией Макнер. Да, я с ней там встретился, но это ничего не имело общего со скандальным свиданием. На прошлой неделе она прислала мне анонимную записку, в которой говорилось, чтобы я приехал в «Кларидж» на следующий день, что я что-то узнаю, что меня может заинтересовать. Я поехал туда. И, конечно, это оказалась Эмилия — я говорю «конечно», хотя в это время я и представления не имел об этом. Если назвать вещи своими именами, она хотела, чтобы я соблазнил ее. Вся эта история просто смехотворна. Я сильно рассердился на нее и велел ей отправляться домой, что она, в конце концов, и сделала. Но могу поклясться тебе, что между нами ничего не было. Эмилия мне нравится, но я совершенно не собираюсь превращать ее в свою любовницу… или кого бы то ни было, если уж на то пошло. Дело в том, что я люблю свою жену.

Она смотрела на него со слезами на глазах.

— Если бы я только могла поверить в это… — прошептала она. — Я была бы самой счастливой женщиной в Англии.

— Это правда.

— Ах, мой дорогой… — Она подвинулась на кровати и отбросила одеяло. — Иди ко мне, — позвала она. — И я не выпущу тебя из своей кровати — никогда!

—  Этот черный мальчик — настоящее чудо природы, —сказал самый известный во всем мире пианист. Гавриил Кавана только что закончил бравурное исполнение сонаты «Данте» Франца Листа. Он играл на пианино фирмы «Эрард» в салоне муз гостиницы «Ламберт» в Париже. Лист сидел возле пианино со своей давней любовницей, польской принцессой Каролиной Сейн-Виттенштейнской, с женщиной в теле, одетой в пышные юбки, с шалью на плечах, которая курила длинную сигару. Листу исполнился пятьдесят один год, он быстро терял привлекательность своей романтической внешности, которая вместе с потрясающим мастерством игры на фортепьяно четверть столетия назад превратили его в кумира Европы. Он давал концерты по всему континенту, вызывая сенсацию.

— Маэстро сказал по-французски, что ты чудо природы, — перевел Тадеуш Карасовский Гавриилу. Когда они приехали в Париж, то Тадеуш воспользовался своими польскими связями, чтобы установить контакт с княгиней Каролиной, которая устроила сольное выступление в шикарной гостинице «Ламберт» на острове Сите на реке Сене. Здание было построено Жан-Батистом Ламбертом, секретарем Людовика XIII, и в восемнадцатом веке временно служило пристанищем для Вольтера. Но теперь оно перешло во владение княгини Чарторыйской, жене безмерно богатого польского князя Чарторыйского, который нашел убежище в Париже после польского восстания в 1831 году. Отель «Ламберт» превратился в центр для выходцев из Польши в Париже. Поэтому естественно, что княжна Каролина выбрала именно эту гостиницу. Но величавость обстановки этого дома, так же как и знаменитость Листа, навеяли на Гавриила просто благоговейный ужас. Хотя у него были стальные нервы и он отличался тем, что совершенно был лишен страха перед сценой, все же присутствие великого маэстро, который покорил все общество, из-за которого соперничали женщины, которого награждали короли и правительства как военного героя, оказалось слишком большим испытанием даже для Гавриила. Он не отрываясь смотрел на рожденного в Венгрии гения (который оказался в Париже в десятилетнем возрасте и разучился говорить по-венгерски) и думал: «Я хочу такого же от жизни — известности и славы».

Лист поднялся с кресла и подошел к Гавриилу, взял руки юноши и стал их внимательно рассматривать.

— Необыкновенные руки, — пробормотал он про себя. Потом отпустил руки и посмотрел в лицо пареньку.