— Пинеас, мы оба поддерживаем рабство. В этом основа нашей экономики. Рабов привезли сюда потому, что белые не могли работать на такой жаре. Без рабов мы бы не могли собирать хлопок, выращивать рис или табак. В этом плане между нами нет существенных различий. Но, видит Бог, сэр, мы несем перед этими людьми определенную ответственность.
Пинеас подался вперед.
— А теперь послушайте меня, Брандон Карр. Вы сидите тут и пишете свои книжки по истории, почиваете в воображаемом мире. А я орудую дубинкой в драке. Я нахожусь в Вашингтоне и пытаюсь сохранить господство южан в правительстве. И могу сказать вам, что как только мы утратим такое господство, Юг сразу же окажется в серьезной опасности. Поэтому не читайте мне лекций на тему о том, как надо по-человечески обращаться с рабами! Я пытаюсь спасти такую организацию общества, это нелегкая задача.
Брандон вздохнул.
— Извиняться я не буду, Пинеас. Но по этому вопросу не скажу больше ничего. Так, в своей записке вы упомянули, что хотите поговорить со мной о поездке в Англию. С какой целью?
— В связи с судом над женой Кавана. Наши сторонники собрали необходимые суммы, чтобы компенсировать ваши расходы.
— Но что вы хотите, чтобы я сделал?
Когда Пинеас рассказал ему о своем плане, Брандон зло оскалился.
— Простите, Пинеас, но моя совесть христианина не позволяет мне выполнить то, что вы предлагаете. Вы готовите ей виселицу.
Пинеас решил, что с Брандоном не сговоришься. Это непрактичный человек, мечтатель, который не понимает, что поставлено на карту.
— Елизавета Десмонд Кавана, вы обвиняетесь в убийстве. Признаете ли вы себя виновной или нет?
Судья в парике, мистер Джастис Молино, прекрасно выглядел в своем ярко-красном одеянии с горностаем. Он сидел на скамье в Центральном уголовном суде на улице Ньюгейт в Лондоне. Освещенный газовыми фонарями зал суда был забит до отказа, так как судебные разбирательства по делам об убийствах рассматривались в Лондоне как театральные представления, а суд над очаровательной уроженкой Йоркшира, американской вдовой, привлек к себе большое внимание. Шел сентябрь 1857 года, почти пять месяцев спустя после того как Лиза с младенцем была выслана из Нью-Йорка. Теперь она находилась на скамье подсудимых, одетая в скромное темно-голубое платье и шляпку. Она посмотрела на судью и твердо произнесла:
— Я не признаю себя виновной, милорд.
Она выглядела озабоченной. Ни один человек не мог не испытывать беспокойства, находясь на скамье подсудимых по обвинению в попытке убийства. К тому же, ее адвокат сэр Эдмунд Картер подтвердил ей, что по английским законам она не имела права показывать в свою пользу.
У нее чуть не началась истерика, когда прокурор вызвал для дачи показаний первого свидетеля — парижского модельера Люсьена Делорма. Сэр Эдмунд предупредил ее, что возможный упор в этом судебном разбирательстве Короны будет сделан на факт ее бегства из Англии как подтверждение ее вины.
А это, в добавление к показаниям Стрингера Макдафа, может привести ее к виселице.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
— Каунпур наш! — крикнул Нана Саиб, обращаясь к огромной толпе. Огни фейерверка осветили жаркое небо. Одетый в самые шикарные шелка цвета слоновой кости с пятью нитками огромных жемчужин вокруг толстой шеи и с бриллиантом Пешва на тюрбане он сидел на спине слона на позолоченном кресле под навесом. — Божьей милостью, все христиане, находившиеся здесь, в Дели и Мееруте, уничтожены и отправлены в преисподнюю набожными и мудрыми войсками благоверных, которые твердо держатся за свою веру. Желтоволосые иноземцы изгоняются с территории Матери-Индии, и теперь обязанностью всех граждан является повиновение моему новому правительству. Сегодня я махараджа Битура. Но скоро меня объявят императором всей Индии!
— Нана Саиб! Нана Саиб! — скандировала пришедшая в экстаз толпа из нескольких тысяч индийцев.
— Наше дело — идти к победе! А теперь, друзья мои, приглашаю всех вас в мой дворец в Битуре на большой пир в честь победы! Угощаю вас досыта и едой, и питьем! Будьте гостями Нана Саиба!
— Нана Саиб! Нана Саиб! — завизжала разношерстная толпа, обретя нового героя.