Блеск и нищета куртизанок. Евгения Гранде. Лилия долины

Выходя из кабинета генерального прокурора, начальник тюрьмы встретил в сводчатом проходе, ведущем в галерею, господина Камюзо, направлявшегося к генеральному прокурору. Тут у господина Го состоялся короткий разговор со следователем; сообщив ему о том, как обстояло дело с Жаком Колленом в Консьержери, начальник тюрьмы сошел вниз, чтобы устроить очную ставку Обмани-Смерть и Мадлены; но мнимого священнослужителя он впустил в камеру осужденного лишь после того, как Биби-Люпен, искусно переряженный жандармом, сменил там наседку, наблюдавшую за молодым корсиканцем.

Невозможно изобразить удивление трех каторжников, когда они увидели, что надзиратель пришел за Жаком Колленом и собирается отвести его в камеру смертника. Одним прыжком все они очутились подле стула, на котором сидел Жак Коллен.

— Стало быть, нынче ему конец, господин Жюльен? — обратился Шелковинка к надзирателю.

— Ну конечно, ведь Шарло уже тут, — отвечал равнодушно надзиратель.

В народе и в уголовном мире так называют парижского палача. Это прозвище ведет свое происхождение со времени Революции 1789 года. Имя это произвело глубокое впечатление. Заключенные переглянулись.

— Кончено! — сказал надзиратель. — Приказ о казни в руках у господина Го, и приговор только что прочитан.

— Выходит, — заметил Чистюлька, — что красотка Мадлена приобщился Святых Тайн? В последний раз вдохнул земного воздуха…

— Бедненький Теодор! — вскричал Паучиха. — А какой он был пригожий! Обидно в его-то годы протянуть ноги.

Смотритель направился к калитке, думая, что Жак Коллен идет за ним; но испанец двигался медленно, а когда оказался в десяти шагах от Жюльена, он вдруг как бы ослабел и знаком попросил Чистюльку поддержать его.

— Это убийца! — сказал Наполитас священнику, указывая на Чистюльку и предлагая ему опереться на свою руку.

— Нет, для меня это несчастный!.. — отвечал Обмани-Смерть, сохраняя присутствие духа и христианскую кротость архиепископа Камбрэйского.

И он отошел от Наполитаса, ибо этот юнец с первого взгляда показался ему чрезвычайно подозрительным.

— Он уже поднялся на первую ступеньку обители «Утоли моя печали», но я ее игумен! — сказал он тихо каторжникам. — Вы увидите, как я разделаюсь с генеральным прокурором! Я выужу эту сорбонну из его лап.

— Из-за его подымалки? — сказал, смеясь, Шелковинка.

— Я хочу даровать эту душу Небу! — отвечал сокрушенно Жак Коллен, заметив, что вокруг них собираются заключенные.

И он нагнал смотрителя, подошедшего к калитке.

— Он пришел спасти Мадлену, — сказал Шелковинка. — Мы верно отгадали, в чем тут дело. Каков даб!

— Ты шутишь?.. Гусары гильотины уже тут! Он его даже не увидит, — возразил Паучиха.

— Пекарь за него! — вскричал Чистюлька. — Неужто он мог бы прилобанить наши лобанчики?.. Он крепко любит своих дружков! Он крепко в нас нуждается! Думали, шут их дери, заставить нас выдать даба! Мы не какие-нибудь язычники (доносчики)! Пусть только выудит свою Мадлену, я скажу ему, где мой слам (краденое добро)!

Последние слова еще усилили преданность трех каторжников их божеству, ибо с этой минуты знаменитый даб стал воплощением всех их надежд.

Жак Коллен, несмотря на опасность, угрожавшую Мадлене, не изменил своей роли. Этот человек, знавший Консьержери так же хорошо, как он знал три каторги, ошибался столь натурально, что надзиратель должен был поминутно указывать ему: «Сюда! Туда!» — покуда они не пришли в канцелярию. Тут Жак Коллен сразу же заметил прислонившегося к печи высокого и толстого мужчину с длинным красным лицом, не лишенным, однако ж, благородства, и узнал в нем Сансона.

— Сударь, вы духовник? — сказал он, подойдя к нему с самым простодушным видом.

Недоразумение было так ужасно, что присутствующие похолодели.

— Нет, сударь, — отвечал Сансон, — у меня другие обязанности.

Сансон, отец последнего палача, носившего это имя и недавно отрешенного от должности, был сыном палача, казнившего Людовика XVI.