Блеск минувших дней

День, когда я вместе с правителями Акорси и Ремиджио узнал, что Город Городов пал под натиском ашаритов, был весенним и ясным, я это знаю точно. Но когда я пытаюсь бросить взгляд назад сквозь годы и вспомнить мгновения после того, как священник сообщил нам об этом… Знаете, у меня возникает ощущение, будто нас окружала легкая дымка, похожая на туман, поднимающийся с нашей лагуны, или мне кажется, что то был серый день под зимним дождем, застилавшим все вокруг.

Я был потрясен. Может быть, правильнее сказать, что я был уничтожен. Мы все были уничтожены, да и как могло быть иначе? В самом деле, как? Мы были подобны стеклу, которое уронили с высоты на каменный пол.

Первое, что я вижу ясно: я стою возле своего коня (а вот как я с него соскочил, совсем не помню) на поле и смотрю на Фолько Чино и Теобальдо Монтиколу, преклоняющих колени. Я последовал их примеру. Старый священник все еще плакал, младшие все еще раскачивали тяжелые колокола, а большие колокола в святилище все еще звонили. По крайней мере, так мне говорит моя память. Возможно, на нее нельзя слишком полагаться.

Думаю, именно Фолько заговорил первым. Помню, как он сказал:

– Прости всех нас, святой Бог. Это наш великий грех перед тобой, и он вечно будет давить на нас тяжким грузом.

Затем, словно осененный какой-то мыслью, он быстро повернул голову и посмотрел на Монтиколу рядом с собой, который молчал, закрыв лицо руками.

– Теобальдо! – произнес Фолько. Я никогда не слышал, чтобы он называл врага по имени. – Уповай на веру и на Бога! Возможно, он жив! Не все они там остались, и несомненно, не все, кто остался, должны были…

– Да! – воскликнул Гаэтан, давний спутник Монтиколы, стоящий на коленях рядом со мной. – Да, повелитель. Труссио мог уцелеть! Мы не должны…

Мои воспоминания говорят, что Теобальдо Монтикола поднял свою красивую голову, посмотрел на стоящего рядом Фолько и произнес:

– Нет. Мой сын должен был остаться и умереть на стенах города. Я знаю… знал его. Я лишь могу… я могу… Ты помолишься вместе со мной о его душе, д’Акорси? Ты это сделаешь?

– О нем и о них всех, – ответил Фолько. – И о прощении, которого мы не заслуживаем.

Потом я вижу нас в стенах обители, хоть и не могу вспомнить, как мы туда попали. Мы находимся в святилище и возносим молитвы перед алтарем вместе со священнослужителями: за Сарантий и всех тех, кто погиб там, пока мы продолжали жить своей жизнью, занимались нашими войнами, амбициями и неприятностями, как будто они более достойны нашего внимания и наших желаний.

Город Городов. Я кое-что знал от моего учителя о том, каким он был прежде. Гуарино показывал нам летописи, описания очевидцев. Мы читали отрывки из них. «Мы не в состоянии забыть эту красоту», – написал домой один посол из Москава, посетивший Сарантий.

Гуарино возил некоторых из нас в Варену, чтобы показать мозаики, на которых изображены два императора и их придворные. Даже в наше время, когда его слава давно померкла… даже через тысячу лет после того, как исчезли блистательные дворы императоров, Сарантий оставался самым великим городом на земле. Оплот Джада на Востоке, окруженный тройными стенами, – пусть даже Бога там понимали по-другому. А теперь… он исчез. Пал. В своем воображении я видел пожары. Руины на месте несокрушимых стен. Нетрудно представить, что там творили завоеватели под усыпанными звездами знаменами их собственной веры, торжествуя после столь долгой и трудной осады.

Моя память до сих пор, до этой ночи в Серессе, продолжает хранить голоса двух мужчин, которые пели, стоя на коленях бок о бок. Неожиданно легкий, мелодичный голос Теобальдо; более низкий (несущий веру, подумал я, как тяжелая ветвь несет плоды) голос Фолько.

Пролей на нас, недостойных,

Свой милосердный свет.

Тебе мы судьбу вверяем,

И выбора слаще нет.

Ты нас сотворил такими,

Мы – прах из твоей горсти,

Будь же к нам милосерден,

И наши грехи прости.

Правь, о Джад всемогущий,

И дальше нашей судьбой,

Иначе и мы исчезнем,

И мир, сотворенный тобой.

Я чувствовал себя погибшим, уничтоженным; поэтому мои воспоминания такие отрывочные, нечеткие. Я понимал, что мои собственные чувства – ничто, они имеют значение только для меня. Я думал о священнослужителях, окруживших нас, о том, что эта катастрофа значит для них, глубоко верующих людей. Это было еще до того, как я узнал, стоя у дверей святилища и готовый выйти обратно в изменившийся мир, откуда им известно о падении Сарантия.

Один человек из этой обители год назад отправился в Город Городов. Прошлой весной, когда я был в Бискио с обоими этими мужчинами и с Адрией Риполи, наблюдал за ее выступлением на скачках, а потом поехал вслед за ней в гостиницу, когда бы поглощен ею, когда она меня изменила – снова. На всю жизнь, думал я. Уже тогда я думал так.