Блестящее назначение

Старый адмирал, толстый, с большим животом и добродушным лицом с крупными чертами, ел свежую икру с наслаждением и вдумчивостью заправского гурмана, маленькие и заплывшие глазки которого блистали плотоядным огоньком.

— Отличная икорка, Виктор Иваныч! — промолвил адмирал, словно бы объявляя благодарность капитану за хороший смотр.

Разумеется, адмиралу налили еще рюмку померанцевой и наложили на тарелочку изрядную порцию икры.

— Вот этого не покушаете в дальнем плавании! — участливо заметил адмирал, обращаясь к капитану.

И словно бы в виде утешения прибавил:

— Славное судно ваш корвет, Виктор Иваныч. И в образцовом порядке. Понимаю, как приятно командовать «Воином» и идти на нем в дальнее плавание…

И, не ожидая ответа, адмирал принялся за икру.

— Любит покушать! — смеясь, прошептал на другом конце какой-то мичман.

— Это ведь он говорит: «Кто любит есть, садись подле меня, кто любит пить — садись подле брата!» — ответил пожилой моряк, сидевший около своего племянника-мичмана. — Брат адмирала не глуп выпить.

— Так надо садиться между обоими! — засмеялся мичман.

Подали на двух блюдах огромные форели. Вестовые, с напряженными раскрасневшимися лицами, осторожно обносили блюда и соусники с подливкой, поглядывая на лейтенанта Веретьева, который отрывался от оживленной тихой беседы со своей женой — пикантной брюнеткой лет тридцати, известной в Кронштадте, обворожительной, кокетливой Надеждой Викентьевной, сводившей с ума и мичманов и адмиралов, — и бросал тревожные взгляды на вестовых.

— Молодцами! — довольно шепнул он подававшему ему белобрысому вестовому с выкаченными глазами и наложил жене и себе по большому куску форели.

— Это ты, Ника, можешь так есть в такие минуты! — шепнула пикантная брюнетка, и в ее черных красивых глазах, только что бесконечно покорно-грустных, уже стояло выражение упрека и неудовольствия.

— Надя… Что ты? — чуть слышно промолвил лейтенант.

— Хороша любовь!

— Надя!

— На три года расстаемся и… навалил… Ты можешь есть, а я… я не могу…

— И я не могу… Так, нечаянно… Какая еда теперь!..

И лейтенант не без тайного сожаления только ковырнул рыбу и стал говорить о том, как будет тосковать.

Пикантная брюнетка не дотрагивалась. Глаза ее снова стали бесконечно грустными. Все могли видеть, какая она несчастная Пенелопа[5].

— Еще бы нам не тосковать, милая Надежда Викентьевна! — заметила высокая, полная и некрасивая дама, сидевшая рядом. — Они, — и некрасивая дама строго взглянула на своего мужа, старшего штурмана Василия Ивановича, худенького, маленького и скромного человека лет под пятьдесят, — они там будут веселиться, а мы…

Василий Иванович покраснел, как пион.

Это он будет веселиться? Он, отправляющийся в третье кругосветное плаванье главным образом потому, что семья большая и Василий Иванович во всем отказывал себе, чтобы больше прикопить денег в плавании на приданое для дочери. Он принял предложение идти на «Воине» и потому, чтоб не раздражать своим присутствием свою монументальную Анну Петровну, допекавшую смирного Василия Ивановича главным образом жалобами и упреками в том, что она далеко не счастливая женщина, как рассчитывала двадцать лет тому назад, когда была доверчива и неопытна…

И Василий Иванович «дернул» рюмку мадеры и промолвил, обращаясь к Надежде Викентьевне:

— Какое там веселье… Разве вот мичманам-с…

— Конечно! — подтвердил Веретьев.

И, заметив, что время подавать индейку и шампанское, мигнул старшему вестовому, занимающему должность буфетчика.

Розлили шампанское.

Старый адмирал поднялся и сказал несколько слов пожеланий успешного плавания, и заключил комплиментом капитану. Капитан предложил тост за всех провожающих.

Затем раздавались чокания и новые тосты. Пили за капитана, за дам, за адмирала, за всех офицеров. Пили за мужей и жен, женихов и невест. Молодой судовой врач догадался предложить тост за команду…

Дамы снова начали утирать слезы. Монументальная дама со слезами на глазах советовала Василию Ивановичу беречься и шептала о супружеском долге. Василий Иванович только пожимал плечами и не краснел потому, что и без того был красен после мадеры, шампанского и шартреза. Два жениха, лейтенант и младший механик, приуныли и тихо повторяли клятвы.

— Смотри, Ника! — шептала пикантная брюнетка.

— О, Надя…

— Не транжирь денег, Анатолий! — говорил адмирал.

— О, папа!

Кофе был выпит. И в каюту вошел сигнальщик и доложил с вахты:

— Пары готовы. Скоро «опанер»![6]

Капитан встал из-за стола и, простившись со всеми провожающими, вышел наверх и поднялся на мостик.

— Всех наверх, с якоря сниматься! — раздалась команда вахтенного мичмана.

Еще последние прощания, и провожавшие перебрались на пароход. Сходня была убрана.

— Ход вперед!

«Воин» тихо двинулся. Двинулся в Кронштадт и пароход.

С парохода и с корвета раздались прощальные приветствия.

Матросы снимали зюйдвестки и крестились на Кронштадт.

— Прощай, Россия! — воскликнул кто-то.

Корвет пошел полным ходом и, обменявшись с Кронштадтом салютом, через четверть часа был в море…

1907